Москва и татарский мир - [27]

. Джучидов «звали»²²⁴ или «брали» («взяти»)²²⁵ в Московское государство, Джучиды «ехали»²²⁶ к великому князю, приходили вне своего желания ради «опочива»²²⁷, или Джучид «содержался с» великим князем («к собе взял и держал есми его у собя», «к тобе послал»)²²⁸. В переводах с татарских грамот приезд царевичей изображается как добровольный акт независимых политических деятелей; характер их пребывания на Руси вообще не определяется²²⁹. Хану, а равно и другим представителям верхов крымского общества, обещали:

Доброволно приедешь, доброволно куды восхочешь поити — пойдешь, а нам тебе не держати.

Таким образом, можно сказать, что в последней трети XѴ в. великий князь предлагал пристанище. Он обещал не быть враждебным, но обеспечивать безопасность и материальную поддержку и, как в случае с Менгли-Гиреем, даровал хану право отъезда при желании. Мы нигде не находим какого-либо обсуждения того, для чего же Джучид прибывает в Московию: для службы великому князю? для управления своим улусом? или ни для того, ни для другого, а для «опочива»? В последней трети XѴ в. мы можем констатировать только заверения московской стороны в том, что Джучид получит в Московском великом княжестве прибежище и материальную поддержку²³⁰.

Первым, кто изъявил желание воспользоваться приглашением великого князя, был, по всей видимости, султан Девлеш. В течение 1491 г. было заявлено, что он отправился в Московию («Довлеш-царевич к тебе пошол»)²³¹. Правда, более поздний документ сообщает, что альтернативное предложение от клана Ширин — главнейшего клана правящей элиты в Крыму — несколько притормозило его решение об отъезде²³². Тем временем дядя Девлеша Уз-Тимур решил принять третье предложение — от польского короля Казимира IѴ, и прибыл в Киев («корм ему дают туто»)²³³.

Вскоре Менгли-Гирей установил контакт с Девлешем и, заверяя последнего в гарантиях московской стороны, склонял его к переезду (письмо от 1491 г.):

Ино мы Девлеша царевича гораздо уверив, брата своего Девлеша к тобе послал, гораздо юрт давши, да добром бы еси держал²³⁴.

Девлеш действительно покинул Степь, однако, вместо того чтобы прибыть в Московию, он отправился в Киев, где уже находился его дядя Уз-Тимур. В посольстве от хана Менгли-Гирея к Ивану III от ноября 1491 г. послы говорили от имени хана:

Да говорил Кутуш от царя же о Уздемире да о Девлеше о царевичех, что деи король царю недружбу учинил, его дву братов, Уздемиря да Девлеша, к собе взял да у собя установитил. И будет деи то мочно князю великому, брату моему, Уздемиря да Девлеша достати, и он бы их доставал; а будет деи не мочно, и он бы деи отказал на сей зиме с Кутушом, и царь их хочет сам доставати²³⁵.

Великий князь послал хану письмо, где заверял его, что сделает все, что в его силах, чтобы переманить их в Московию²³⁶. Весной 1492 г. Иван III вновь выслал каждому по письму, которые были практически идентичны тем, что он посылал им двумя годами ранее²³⁷. В грамотах султанам Иван III счел возможным опустить пункт о добровольности пребывания в Московском княжестве и свободе отъезда. Вероятно, этим отчасти и объясняется, почему царевичи предпочли остаться в Великом княжестве Литовском, нежели переехать в Москву²³⁸.

Усилия великого князя пропали даром. В конце 1492 г. московский посол, возвращавшийся из Крыма, принесет следующие вести об Уз-Тимуре и Девлеше:

И те, государь, царевичи, сказывают, поженилися в Литве, а отведены с украины далече вглубь²³⁹.

Это означало удаление с политического горизонта Степи. Судя по всему, царевичи давно и достаточно плотно оказались интегрированными в русскую культуру в Литве — в 1491 г. Менгли-Гирей констатировал (видимо, не без сожаления) великому князю, что они «и пьют и едят с русаки»²⁴⁰. Их браки — особенно, если они были женаты не на мусульманках, и брак предполагал обращение в другую веру, дистанцировали их от татарского мира еще больше. В таком случае, вероятно, именно подтверждением их удаления с политического небосклона Степи служит загадочная фраза Менгли-Гирея:

А те, государь, царевичи, как тебе, так царю не люди, — отвечал мне про них царь²⁴¹.

В 1470-х — начале 1490-х гг. Москва начала сознательно завлекать к себе потомков Чингис-хана, переживавших не лучшие времена в Степи. В это время действия Москвы уже были вполне добровольными и осознанными в своей политике привлечения к себе тех персон Степи, положение которых можно описать как «истому» — состояние усталости, утомления, иначе говоря, как «неверемя» — временную неудачу, фиаско. На данном этапе Москва осознала, что из «истомы» своих недавних противников вполне можно извлечь политическую выгоду. По всей видимости, в это время курирующие татарские дела официальные лица уже пришли к мысли о возможности добровольного (со стороны Москвы) пожалования этих персон московскими городами, выдаваемыми как средство содержания Чингисидов. Однако в отношениях с представителями Большой Орды и Крымского ханства данная практика не получила широкого распространения.

Москва старалась заполучить к себе лиц, политический статус которых в Степи был очень высок. Это были Джучиды, которые либо реально правили в каком-либо позднезолотоордынском юрте (причем в важнейших — Большой Орде и Крымском ханстве), либо приходились ближайшими родственниками правителям ханств. Вероятно, высокий политический статус приводил к тому, что практически мало кто воспользовался приглашениями московского великого князя. Положение и амбиции высшей прослойки позднезолотоордынских государств, которые еще не забыли времен безусловного господства над «русским улусом», видимо, не позволяли им рассматривать предложения от своего бывшего данника всерьез, либо они рассматривали их только тогда, когда их «истома» была особенно сильна. Спокойное пребывание на «политической пенсии» в Московии, так же как и положение марионетки московского правителя, их явно не устраивало.