Москва, г.р. 1952 - [15]

Когда я подрос, я часто забегал в «Консервы» после школы – выпить сока. Мраморный прилавок с висящими над ним перевернутыми разноцветными конусами с соками находился прямо напротив входа. Иногда я подсчитывал, сколько разных соков продавалось в «Консервах»: рекорд, как помню, был больше пятнадцати. Большинство покупателей просили стакан сока, но можно было купить и полстакана, или попросить смешать два разных сока в любом, самом причудливом сочетании. Этой возможностью почти никто не пользовался, и я чувствовал себя настоящим гурманом, обращаясь к продавщице с такой, скажем, фразой: «полстакана вишневого и полстакана абрикосового, в тот же стакан». Одно время у окон стояли маленькие столики, где можно было удобно расположиться. Потом, когда в магазине появились большие очереди, эти столики убрали.

Но Арбат был интересен не только своими продуктовыми магазинами.

Несколько ближе к Арбатской площади был антикварный, где на протяжении многих лет моего детства в витрине была выставлена замечательной красоты фарфоровая карета, скорее всего немецкой работы. Карета была высотой сантиметров тридцать и вся сверкала позолотой. В нее была запряжена шестерка нарядных лошадей, а на запятках стояли ливрейные лакеи в треугольных шляпах. Проходя мимо магазина, я всегда останавливался на несколько минут, разглядывая детали этого шедевра.

Став старше, я иногда заходил внутрь антикварного. Картины меня не занимали, но мне очень нравились разные миниатюрные вещи, лежавшие под стеклом на прилавке, – портреты, медали, резьба по кости, эмали, мелкое литье, декоративное оружие.

Напротив антикварного находилась удивительная табачная лавка, куда мы иногда заходили вместе с отцом. Ее стены, двери, потолок, прилавки – все было покрыто хохломской росписью, и, попав внутрь, я каждый раз застывал в изумлении. Возникало полное ощущение, что находишься внутри огромной хохломской табакерки, да так оно, собственно, и было. К тому же мне нравился запах табака, особенно трубочного, которым было пропитано все помещение.

Этот табак покупал отец, который в то время начал курить трубку. Его очевидно привлекал сам ритуал, который он выполнял не без некоторого актерства: неторопливо доставал из кармана кисет, аккуратно набивал трубку, медленно ее раскуривал… Отец как бы играл в «бывалого» человека, и это вызывало у меня некоторую иронию. Трубка невольно ассоциировалась у меня с красивой фуражкой капитана торгового флота с бронзовым «крабом» над козырьком, оставшейся у отца со времен его работы в «Морском транспорте». К отцовской сугубо сухопутной биографии эта фуражка не имела отношения (наверное, ему кто-то ее подарил), но отец почему-то ее упорно хранил. Трубку, правда, он со временем бросил, перейдя опять на сигареты.

Примерно посередине Арбата был известный букинистический магазин. Заходить в его тесное и длинное помещение я начал только классе в восьмом, и не из желания что-нибудь купить, а из любопытства. Я подолгу рассматривал прилавок, на который продавцы выкладывали самое ценное и интересное, главным образом старые, редкие издания. Удивляло обилие книг по психологии творчества, видимо, популярных в 1920-е годы. Много было тоненьких поэтических сборничков 1910-х годов: Кузмина, Ахматовой, Цветаевой, Пастернака… Иные из них мне были хорошо знакомы, так как стояли дома на полке. Позднее в букинистическом стал появляться Гумилев, которого, видимо, вычеркнули из списка запрещенных авторов. Примерно в то же время я стал замечать там разрозненные тома 24-томного собрания сочинений Мережковского, которое – в полном составе – я видел у своего товарища. Почти всегда лежали томики Анри де Ренье из имевшегося у нас дома собрания сочинений. Эти томики я иногда листал в поисках описаний обнаженных рыжеволосых красавиц; проза де Ренье служила мне в качестве эротического чтения за неимением Мопассана – его книг почему-то у нас как раз не было. Стиль знаменитого «парнасца» казался мне комичным своей манерностью, да и в качестве учебного пособия по отношениям полов проза де Ренье была далека от идеала.

Кажется, я так никогда ничего не купил в этом букинистическом. Собирать свою собственную библиотеку мне не приходило в голову. Я считал, что у нас дома, в общем-то, есть все, что мне нужно.

Помню, лет в тринадцать я спросил у родителей, какие самые главные книги мне необходимо прочесть. Им очень понравился мой вопрос, они стали оживленно перебирать любимых авторов, составляя для меня нечто вроде списка из ста самых важных книг. Упор они делали на зарубежную литературу, справедливо полагая, что русскую классику я худо-бедно прочитаю в школе. В списке были Рабле, Сервантес, Гете, Флобер, Мериме, Стендаль – все эти книги стояли в нашем большом старинном книжном шкафу. Как я сейчас понимаю, из действительно важных книг у родителей не было только Библии. Вернее, была – и очень роскошная, с иллюстрациями Доре, но на немецком. К тому же она была набрана немыслимой готической вязью, прочитать которую было невозможно, даже зная язык. Однако Библию по-русски родители купить почему-то никогда не стремились, хотя, говорят, ее можно было достать у букинистов, правда, из-под полы и за большие деньги.