MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [49]

Трамвай стоит на остановке с открытыми дверями. Народ проявляет обычное недовольство.

— Сусанна Марковна, я могу долго держать трамвай на остановке, но что скажет за моё держание трамвайный парк?

— Короче: на лицо шикарный ангел. Играет — Шопен бы в обморок упал.

Сусанна Марковна останавливается в дверях и поворачивается к водителю.

— Сусанна Марковна…

— Хорошо. Не станем переходить к десерту. Ещё горячего не подали.

Трамвай слегка покачивается, чувствуя, что одна колонноподобная нога с передней подножки поставлена наконец, на асфальт. Пассажиры облегчённо вздыхают. Но не тут то было. Бордовый зонт влезает с улицы в трамвай, и не даёт дверям захлопнуться.

— Вы вечерком наберите мне сами. Моя работа для вас не стоит денег, а звонок стоит маленьких, но денег. Запомните имя — Соня Зюскинд, а лучше запишите.

Вечером Паша набирал номер Сусанны Марковны, а через полчаса звонил Соне Зюскинд. Трубку долго не снимали. А когда сняли… Нет, хоть и редко, Сусанна Марковна ещё что-то может подобрать. Голос у Сони оказался приветливый даже нежный. С вами мы можем поработать, решил Кукин про себя.

— У в-в-вас такой приятный голос, — поспешил сделать комплимент Паша, слегка заикаясь, — я слышу в нём беззащитные нотки. Н-наверное, в-в-вам необходима помощь? Давайте встретимся.

— Понимаете, Паша, — ответила трепетная Соня, — хотя мне и рассказывали о вас массу чудесного, но мне надо заниматься. Сегодня много работы. Ведь я — пианистка. А папа говорит, пальцы требуют тренировки и упражнения, вот и стругай по клавишам. Позвоните через неделю. Папа тогда уедет.

— Я дико извиняюсь, буду готов ждать и месяцы и г-г-годы, — сказал Кукин. — Вы пока стругайте.

Но когда в трубке раздались гудки, то добавил:

— Ваши пальцы пахнут ладаном… Тебе шнурки ещё погладить, братья Стругацкие?

Бросил трубку, чертыхнулся и поклялся никогда больше по этому номеру не звонить. Открыл крышку «Бальтера» и стал наигрывать свою неотвязчивую пьеску. Какая-то студентка, какой-то голый ноль в пустом месте морочит голову серьёзному человеку, водителю, моэль-шмоэль.

Кукин вообще недолюбливал студентов, считал людьми несерьёзными, а их разговоры про зачёты и лекции будили в Кукине неприятные воспоминания о собственных заваленных экзаменах.

Вдобавок ко всему, мысль о незаконченном политехническом образовании ранила в самое сердце тщеславие родителей. С незаконченного образования начались неурядицы и скандалы в семье… Однако Паша перезвонил, хотя и предполагал, что ничего хорошего выйти не может. Через неделю решился и снял трубку.

— Я д-д-дико извиняюсь, вам рассказала Фрекен Бок, пардон, Сусанна Марковна, мне уже необходимо с вами встретиться и начать наше знакомство.

Трубка молчала, потом с неохотой ответила:

— Понимаете, Паша. У меня много работы.

— Как чувствует себя ваш з-з-а-амечательный папа? Он не простудился?

— Хорошо, что не простудился и уехал. Если вы так настаиваете… Потом мне наговорили за вас столько чудесного, так, если вы настаиваете, мы можем встретиться.

Голос действительно многообещающий. Паша плыл на волнах её голоса. Соня должна была быть стройная и трепетная, как молодая коза.

— Я рад за нашу встречу. Где вам удобно?

— Я таки теряюсь. Тогда на моём концерте. Завтра. В семь вечера, в музыкальной школе.

— Д-диктуйте адрес, я записываю, — произнёс деловым тоном Кукин, словно врач, выезжающий к больному. Он боялся, что Соня передумает.

«Будем надеяться, ваш папа не простудится и не вернётся раньше времени», — подумал водитель трамвая, вешая трубку на место. Он потёр руки и направился к пустому холодильнику, скорбно урчащему голодным нутром на кухне.

И вот настал день встречи. Паша долго ехал со смены, синий форменный галстук менял прямо в трамвае на чёрный, парадно-выходной. «поменял форменный на фирменный», — обрадовался Кукин новому каламбуру. Однако, нацепив «фирменный», по непонятной причине стал волноваться, потом решил вдруг выйти из трамвая, купить цветы. Но, к счастью, вовремя передумал.

Он явился на концерт поздно, когда выступление уже началось, и входные двери закрыли для посторонних.

Краснокирпичное здание, похожее на здание школы, в которой когда-то на Комсомольской улице учился школьник Кукин, выглядело недружелюбно-подозрительно. Вход нигде не был обозначен. Единственная дверь без ручек, обитая снаружи железом, оказалась закрытой изнутри. Кукин постучал в неё. Ответа не последовало.

— К дверям не будем прислоняться, чтобы не сделать защемление, — сам себе сказал Кукин. Он походил вокруг здания-двойника школы с Комсомольской улицы, поискал другую дверь или афишу концерта. Но не нашёл ничего и решил, что перепутал адрес.

Тут на глаза ему попалась дверь — не дверь, а заваленная хламом и досками калитка. Над калиткой имелась ржавая табличка с изображением бегущего от огня человечка. «Пожарный выход», — догадался Паша, разбросал в стороны доски и вошёл. Посмотрим, чем пахнет Соня.

Сперва пахло гнилыми досками, в коридоре отсутствовало освещение, пришлось идти на ощупь. Из темноты приглушённо, словно шум моря, доносились звуки фортепиано.

Кукин пошёл на звук, как путник, сбившийся с дороги, идёт на далёкий звук проехавшего автомобиля. Между тем, звуки фортепиано усиливались. Значит, верная дорога, куда-нибудь да выведет. Звуки игры были нервные, потом вдруг становились трогательными, похожими на стоны больного или плач кошки. Впрочем, острым слухом Кукин не отличался. Наконец в темноте водитель трамвая сумел найти ручку двери, из-под двери пробивалась полоска света. Ему захотелось повернуться и уйти, но вместо этого он поправил парадный чёрный галстук на груди и толкнул от себя дверь. Музыка слышалась совсем отчётливо. Её прервал звук упавшего на пол предмета. Предмет грохнул об пол. Игра оборвалась, и стало тихо.