MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [41]

В общежитии знали о моём отъезде. Все мои аудиокассеты были мной распроданы в общаге по цене один доллар за кассету. Удалось собрать немного — около тридцати долларов.

У подъезда общежития ко мне подошёл Лёша:

— Ты, это? Аппаратуру продаёшь?

Под аппаратурой он подразумевал мою аудиосистему.

— У меня колонки небольшие, усилитель, магнитофон. Я собирался это хозяйство в комиссионку отнести…

— Усилитель-то, какой? — не отставал он.

— «Амфитон», 205–ый.

— Я, это. «Амфитон» как раз искал. Принеси, поглядим.

Когда Лёша освидетельствовал усилитель, он полез под кровать и достал со дна чемодана коробку. В ней лежала зелёная стодолларовая бумажка.

— У меня есть тридцать долларов сдачи, десять марок одной бумажкой и франки швейцарские мелочью, — рассказал я о своих запасах.

— Не надо сдачи. Бери все, брат.

— Ты что, с ума сошёл? Нет, я не возьму, — стал протестовать я.

— Ты, это. Брось! Знаешь, сколько там усилитель стоит?

— Так то там, я же здесь усилитель продаю.

— Возьми, брат. Нельзя не брать. Когда свидимся-то? Обидишь ты меня.

Я обнял Лёшу, и мы постояли так обнявшись полторы минуты.

Сердца родителей разрывались между неодобрением моего поступка и безграничной любовью к блудному сыну. Особенно рыдала на вокзале моя тётя, словно провожала меня на тот свет. Она была в своё время начальником Первого Отдела МГУ, заведовала секретной частью.

— Может, и ты ко мне приедешь когда-нибудь, в гости? — спросил я её на прощание.

Этим вопросом я окончательно её добил. Она залилась слезами. Только один человек мне улыбался искренней улыбкой всепрощения. Этим человеком была моя сестра, которую я обокрал перед отъездом. Она не всё понимала, ей к тому времени исполнилось восемь лет…

Когда ночью поезд пришёл во Франкфурт, и я спрыгнул на платформу в холодный февральский воздух, то с удивлением обнаружил, что никто не спешит меня встречать. Хотя я был единственным пассажиром того вагона, и ошибиться было невозможно. Я постоял двадцать минут, нащупал в кармане бумажку с адресом, которую получил от фрау Шмидт, пересчитал деньги…

В каждой моей руке болталась сумка, на спине висел стройотрядовский рюкзак. Я нёс с собой и постельное бельё, и спальный мешок, и консервы… Я часто останавливался, выспрашивал дорогу, обращаясь к прохожим по-английски. Слева от меня в воздухе висела светящаяся пирамида какого-то огромного здания. На трамвай я не сел: глупо тратить вот так впустую свой последний неприкосновенный запас, скопленный на обратную дорогу.

К шести утра я был уже у цели…

Постскриптум

Дальше было почти как по Дарвину:

Вверх простейший в борьбе рванул,

Гибла тварь, что являлась с изъянами,

Заселялась земля обезьянами.

Священник Глеб Якунин «Хвалебный примитив юродивый в честь Бога, Мирозданья, Родины»

С тех пор прошло уже больше шестнадцати лет. Но иногда я слышу, как защитников Белого Дома обвиняют в глупости и недальновидности. Все грехи новой власти приписывают такие обвинители Ельцину и ностальгируют по ГКЧП. Я со всей ответственностью заявляю: НЕ ВЕРЬТЕ ИМ. Эти люди не знают, что говорят.

Произошло много и плохого и хорошего с тех пор. Генерал Константин Иванович Кобец оказался обвинён во взяточничестве и уволен из армии. Священник Глеб Якунин, отсидевший несколько лет в лагерях при советской власти, был сурово наказан Патриархом за разглашение имён церковных иерархов, сотрудничавших с КГБ. Его лишили сана в ноябре 1993–го.

С Ивашкиным я встретился в 1993–м году уже в Германии. Он приехал сюда по каким-то своим делам. Я спросил его о семье, о Гале. Командир уклонился от ответа, потом вдруг бросил: «М-м-м. Да. Мы развелись».

Я переспросил, не ослышался ли. Нет, не ослышался. В моей голове разорвалась бомба. Как почти все молодые люди, я склонен был романтизировать любовь и семью. Для меня ещё каких-то пару лет назад все семьи делились на счастливые и несчастливые. Счастливые супруги жили хорошо и долго, умирали в один день. Несчастные мучились, расходились, сходились. Образцом идеальной, гармоничной пары в моих глазах были Андрей и Галя.

Я хотел расспросить, но увидел боль в голубых глазах, в которые влюблялись наши девчонки, и понял, что не надо лезть в душу с вопросами.

— Ответь только, неужели ты был инициатором развода? — спросил я.

Ивашкин посмотрел на меня совсем уж страдальчески, будто его пырнули ножом, и прошептал:

— Нет.

Потом мы опять поговорили о хлебе насущном и расстались на сей раз совсем надолго.

А недавно я наткнулся на статью об Андрее в Интернете. В статье рассказывалось про фирму, которую он организовал. Создал он её из руин, возродил из пепла, в своём стиле, на базе какого-то развалившегося в буквальном смысле НИИ. В суперсовременных лабораториях под Москвой теперь работают на командира около 400 человек, это аутсорсинговая компания с миллионными оборотами, занимающаяся исследованиями на лекарственном рынке по заказу крупных химических концернов. Я приведу цитату из статьи о деятельности Ивашкина на данном поприще. Этот кусок я просто скопировал из Интернета:

«Когда мы впервые там появились, я понял, что такое состояние шока, — рассказывает Андрей. — Это скорее напоминало декорацию для фильма Тарковского, а не будущий стерильный комплекс. По огромному помещению с воем гулял ветер, оконные проемы зияли пустотой, кучи хлама. А на груде полуистлевших бумаг стоял маленький кактус, живой. Единственный символ надежды».