MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [40]

Якунин говорил ровным голосом, успокаивал. Я задал ему несколько вопросов про оборону здания изнутри, он подробно мне всё пояснил и добавил, что всё-таки исходить надо из того, что победа близка, поэтому и кровопролития не будет.

Я не знаю, имеет ли право священник вмешиваться в политику, Якунину многие ставили это в вину. Потом он жестоко поплатился за свою позицию. В тот момент я считал, что обязанность отца церкви в трудные минуты находиться с паствой, если можно было назвать нас паствой, конечно.

Патриарх выразил в те дни надежду, что междоусобного кровопролития не будет. Мне лично, одной надежды и наилучших пожеланий было мало.

Около шести часов началось движение у нас за спиной. Новые люди с топорами, ломами, арматурой вставали в наши ряды.

Я понял, что могу идти домой. Сумерки уходили прочь из города, в котором я не только родился и жил, но который и защищал, как я это понимал.

Я простился с соседями по цепочке и пошёл к «Баррикадной». Шёл я гордо, с сознанием выполненного долга, зашёл в метро. По эскалаторам навстречу мне двигался сплошной поток людей в спецовках. Это ехали рабочие с заводов. Мне запомнился один из них, тащивший на плече огромный ледоруб. Лампы отражались в стали, как в зеркале, и ледоруб блестел от света. Когда я увидел этот сверкающий ледоруб, я понял, что путч провалился.

Дома меня ждала мама с заплаканными глазами.

Она хотела меня отругать и уже стала говорить, что не спала всю ночь и звонила во все морги. Тогда я ответил: «Мама, мы победили». Она сразу смолкла, посмотрела на меня, обняла и стала целовать. А я немного рассказывал ей, где провёл всё это время. О том, что уже попрощался с ней ночью, я, естественно, умолчал. Потом я наспех почистил зубы, разделся и уснул мёртвым сном.

6

И опять на вокзал,

И опять

к поездам,

И опять проводник

Выдаст бельё и чай…

И опять не усну,

И опять сквозь грохот колёс

Мне послышится слово «Прощай»…

Виктор Цой «Стук»

Когда через несколько дней я увидел по телевизору, как толпа идёт по улице с гигантским трёхцветным полотнищем и скандирует: «Ельцин, Ельцин», мне стало грустно и немножко стыдно. Но не за себя, а за тех, в толпе.

Через некоторое время, узнав от родственников, что есть возможность уехать в ФРГ, я заполнил документы на выезд в Германию, стал ждать и совсем скоро получил разрешение на выезд. Разрешение-то я получил, а вот паспорта у меня не имелось. Я пошёл в ОВИР, подал там заявление на получение паспорта. Потом вспомнил про тётку из первого отдела и решил рискнуть.

Она сидела в своём кабинете наедине со своей болезнью. Я откровенно ей признался, зачем мне нужен паспорт. Документы из института я уже забрал. Конечно, ничего мне отдавать тётка не собиралась. Я заявил, что она не имеет никакого права, что нет таких законов, чтобы не давать паспорта его владельцу, что, в конце концов, найдут и на неё управу. Времена сейчас не те. Тётка стала совсем пунцовая, молча вышла из комнаты, принесла мне мой паспорт и какой-то бланк, чтобы я расписался.

Самое смешное, что ОВИРовский паспорт я тоже сравнительно быстро получил. Видимо, МИД с ОВИРом не контактировали в хаосе тех дней. Так я стал обладателем сразу двух паспортов одновременно, оказался дважды гражданином СССР, государства которого больше не было. В одном из паспортов стоял синий российский штампик, другой паспорт был сувениром на память.

В один из зимних дней января 1992 года меня пригласили в немецкое посольство для собеседования. По посольству слонялись туда-сюда люди, пытаясь убедить немцев в том, что они настоящие евреи. Я себя чувствовал не очень. Мой папа — чистокровный русский, а бабушка по отцовской линии занимала ответственную работу. Всю жизнь меня учили еврейство скрывать. Мне пришлось заполнить уйму бумаг. Моими делами теперь ведала фрау Шмидт, ухоженная дама лет пятидесяти, неплохо знавшая русский язык.

Она спросила меня, в какой город или федеральную землю я предпочёл бы поехать. Я подумал немного и написал «Франкфурт на Майне». Фрау Шмидт посмотрела на меня внимательно и спросила:

— Скажите, вы едете один?

— Да, — ответил я. — Один.

Она чуть наклонила набок голову, в её глазах я прочёл теплоту. Она достала белую маленькую бумажку и протянула мне.

— Вот адрес, куда вам следует там обращаться. Я вам адрес дам. Но я сама им позвоню. Они вас там встретят и помогут.

Видимо, мой небесный покровитель решился-таки передоверить мои земные дела, отдать их в другие руки. Фрау Шмидт взялась теперь за решение моей судьбы…

Денег на билет катастрофически не хватало. На дворе стоял кризис девяностых годов. О полёте самолётом не могло идти речи. Оставался поезд. Я вынес из дому всё, что мне разрешили и не разрешили вынести родители, и отнёс в комиссионный магазин.

Страшный удар постиг моего папу, он лишился своего большого друга, телевизора. Моя младшая сестра осталась без подарков, обуви и одежды, которые я привёз ей из Швейцарии. Я собирал, где только мог, буквально копейки. Если слова фрау Шмидт о том, что меня встретят и помогут, окажутся ложью… то… Да… тогда мне должно хватить денег на обратный билет до Москвы плюс на еду, денька на два.