MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [35]

Я думал о том, что всему хорошему приходит конец, что я всё-таки успел съездить заграницу. Горбачёва было жалко, но не очень. Почему-то я верил, что его не убьют и не посадят. Я рассуждал примерно так: Горбачёв сделал свою карьеру политика во времена брежневские, следовательно, умел «прогибаться», врать в глаза и ловчить. Значит, наверное, выкрутится и на сей раз, подпишет, что ему прикажут. Зачем его тогда убивать? Страшнее было за резкого и грубоватого Ельцина, за больного шепелявого старика Сахарова с его наивными идеями конвергенции капитализма и социализма, за Собчака, за Старовойтову. Вот как раз людей умных, прямых и честных, наивных романтиков новая жёсткая власть пощадить не должна была.

Когда я отлежался, то решил поехать в общежитие института, чтобы с кем-нибудь поговорить и посоветоваться, как быть дальше. Сев на автобус, я уставился в окно и приготовился к наблюдению пейзажа, который за пару лет хорошо уже успел изучить.

Обстановка в автобусе была нервозная. Ещё больше нервозности прибавилось, когда автобус стал пересекать кольцевую автодорогу. Дело в том, что кольцевой автобан вокруг города был перекрыт для движения. А на проезжей части стояли танки. «Танки, танки», — послышались отовсюду приглушенные голоса пассажиров.

Приехав в общежитие, я не пошёл к Ивашкину. Кто знает, злился он на нас ещё или нет, и какие у него на сегодня планы. Общежитие стояло полупустое, студенты приезжали позже: к началу сентября. Я с трудом отыскал в одной из комнат две живые души: Лёшу и Сашу. Поглядев на их усталые лица, я понял, что разговор у нас будет долгий: судя по всему, легли они спать пару часов назад или вообще не ложились. Обычно такими я их видел перед экзаменами, когда инстинкт самосохранения побеждал остальные инстинкты, и за одну ночь они впервые знакомились с материалом семестра.

— Вы не спали, что ли? — спросил я.

— Тут уснёшь! — глядя злыми глазами на соседа, ответил Саша и сел на кровать.

— И что вы думаете обо всём случившемся? В город надо ехать, — продолжал я.

— В пивняк? Я ж не железный Феликс, я поспать сперва хочу, — бормотал Саша с кровати.

— Ты, это, скажи, стряслось чего? — Лёша выглядел и разговаривал более связно, чем его сосед.

— Вы что, не знаете ничего?

До меня дошло, что Саша с Лешей не в курсе последних новостей. Услышав от меня, что в стране, якобы случился переворот, а сам я вернулся на днях из Швейцарии, оба мне не поверили, стали устало смеяться, думая, что им подбрасывают шутку, которую они раскусили.

— Может налить тебе? У нас ещё есть, — пригласил Лёша за стол. — Жажда замучила.

В доказательство своих слов Лёша расстегнул рубашку на третью пуговицу сверху. Я отказался. Вместо того, чтобы сесть за стол, я достал кожаную папку с буквами UBS, которую получил в подарок в Базеле.

— Подарю тому, кто мне поверит, — сказал я.

Саша остался к папке равнодушен, зато Лёша буквально вцепился в неё глазами. Жажда знаний сочеталась в нём с жаждой вообще.

— Это сколько же стоит? Ёлки, это же кожа! — он посмотрел на меня с удивлением и фальшиво запел. — Я, тебе, конечно, верю. Я и сам трендить умею… Я и сам всё это видел… Это наш с тобою секрет.

— Тогда включите телевизор и послушайте новости, — ответил я, надеясь, что уж теперь они разом протрезвеют и начнут шевелить мозгами.

Сколько мы не щёлкали ручкой, кругом шёл балет «Лебединое озеро», и Саша, покачав головой, снова полез в кровать. Он отвернулся к стенке и накрылся одеялом с головой.

— Это. Надо ящик выключить. Человеку, это, плохо, — сказал понимающе Лёша и кивнул на батарею пустых бутылок у окна, а потом на соседа. — Давай выйдем в коридор.

Мы вышли.

— Ну, как там? Где ты был то, говоришь? — продолжал Лёша, не сводя глаз с папки.

— В Швейцарии.

— Всегда путаю.

— Там кто живёт, шведы или эти, швейцары?

— Швейцарцы.

— Швейцарцы-то чистоплюи, наверное? Чистят там дорожки, метут, это, с утра до вечера, да?

— Конечно.

Мы помолчали, Лёша оторвал взгляд от папки и воздел его к небу.

— А я только из дому, из деревни, на Савёловский вокзал вчера пошёл закупиться, мужик у ларька весь в блевотине лежит. И ничего, спит. Довольный такой, это, улыбается себе в углу, такой, это, сопит. У буржуёв такого нету, да?

Я подтвердил, что такого там не видел. А даже наоборот, видел, как платформы на вокзале не только метут, но и моют специальным шампунем. Потом я протянул папку.

— Это тебе на память. Спасибо, что поверил.

Он взял папку в руки с благоговением, словно икону, подул на обложку, медленно открыл.

— Тут и ручка! И бумага! Ого. Ты мне теперь брат! Ну, к нам зайдёшь? Чайку долбанём? Или пора тебе?

— Пойду, и без того разбудил всё общежитие, — ответил я.

— Да, ничего, — Лёша приоткрыл дверь, собираясь за ней скрыться, — сейчас тоже хочу пойти прилечь. Голова болит, как будто всю ночь сапогами били.

Он сильно, несколько раз ударил себя кулаком по макушке и по лбу, словно наказывал голову за вчерашнее. Потом стал рвать вихры и оторвал целый клок. Вдруг какая-то мысль осветила его лицо, он снова вышел в коридор:

— А шампунём — это буржуи зря, — Лёша говорил, смешно выговаривая некоторые слова, и делал ударение в слове «буржуи» на букве «и», а в слове «шампунь» на «ё». — Шампунём надо, знаешь, это, волосы мыть, а не вокзал.