MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [14]
Мысль заключалась в том, что развал СССР обуславливался структурными проблемами и ничем иным. Грандиозные проекты, осуществлявшиеся в СССР незадолго до распада: создание и полёт станции МИР, корабля «Буран» и разных других военных машин указывало на мощный научно-технический и промышленный потенциал страны. Такие проекты не под силу слабому, умирающему государству. Следовательно, никакого застоя и в помине не было! Структурные проблемы привели страну к кризису, к неэффективному хозяйству, а потом и к краху, убеждённо говорил себе Самоцветов. И решил поразмыслить над этой темой ещё.
Надо заметить, что статьи и книги Александра Петровича публиковали редко, с частыми опечатками и ещё хуже и реже за них платили. Но его это не разочаровывало. Он утешал себя тем, что общественное сознание косно, а новые идеи всегда пробивают себе дорогу с трудом.
В самолёте племянник Самоцветова дочитал сборник анекдотов. Настроение испортилось, как жить дальше Гога не знал. Единственная надежда — продать книги дяди и выручить немного денег. От нечего делать Гога взял ручку и на салфетке стал подсчитывать убытки. Потом полез в дорожную сумку, достал лист бумаги и стал вспоминать, как называлось дерево на стене у дяди Александра. Название напрочь вылетело из головы. Но Гога придумал способ узнать его снова.
— Простите, — спросил Гога пассажирку на соседнем кресле, — мне очень важно. Вы не знаете, как называется врач по женским болезням?
— Гинеколог, что ли? — ответила пассажирка и удивилась нахальству соседа.
— Спасибо, большое, — Гога погрыз ручку и нарисовал следующую схему:
>Франкфурт, 1999
Три минуты быстрым шагом
У Андрея Петровича прямая спина и мускулистые плечи. Всё потому, что с молодого возраста занимался гантелями. В 60–е годы покупал специальную литературу. Одна брошюра осталась до сих пор, «Гантельная гимнастика». «Гантельная гимнастика» с улыбающимся, вечно молодым спортсменом на картонной обложке стоит теперь на задней полке в углу. Старая брошюра зажата теперь «Рентгеновской оптикой» с одной стороны и «Структурным анализом оптико-волоконных сред» с другого боку. Сверху над книгами помещается коробка из-под шоколада, забитая бумагами и документами.
По дороге в институт следует чуточку заниматься собственной физической формой, для своих пятидесяти девяти Андрей Петрович выглядит неплохо. Несколько минут каждодневных упражнений, гантельная гимнастика, холодный душ, прогулки до метро — вот и весь секрет. Он идёт быстрым шагом к станции, редко пользуется автобусом или маршруткой. Энергичный шаг прекрасно согревает в холодную погоду. А времени от дома до метро тратишь почти столько же. Ну, подольше, если честно, зато укрепляются мышцы ног, вентилируются лёгкие. В руке старенький кистевой эспандер.
Андрей Петрович спешит в институт. Там на кафедре полупроводников у него ставка. Андрей Петрович идёт ровным шагом, не забывает о спине. Осанка — стержень человека, походка — его лицо. Кисть в такт шагам сжимает-разжимает эспандер. Раз-два, раз-два, раз-два. Левой, потом правой рукой.
Когда Андрей Петрович был маленьким мальчиком, то жил в Кунцеве в небольшой, уютной комнатке, которую делил с тётей Надей. Отца и мать Андрей Петрович не помнил. Они поссорились и разошлись спустя два года после окончания войны и незадолго до его рождения. И маленького Андрейку взяла из Калуги к себе на воспитание сердобольная московская тётя Надя.
Тётя Надя вложила, что могла, в племянника. Она тянулась изо всех сил. Только тот, кто застал то время, поймёт, что значило в сталинские пятидесятые годы с одной зарплаты машинистки отдела кадров МГУ уметь скопить мальчишке на зимнее пальто или на велосипед. Вещи носились долго, шились и перешивались не на один сезон.
— Андрейка, обедать! — молодая женщина кричит в окно. На ней фартук, в руке столовый нож.
— Сейчас, ещё пять минут, тёть Надь! — отвечает Андрейка на бегу.
Он несётся по полю молодой травы в белой майке, тяжёлый мяч трудно протолкнуть сквозь ноги защитников, Андрейка делает резкий финт влево, защитник не успевает. Надо рвануться вперёд. Но подставлена чья-то нога. Он бьёт и одновременно летит вниз на землю, ах, как могло красиво получиться!
— Пять минут, не больше, — запоздало кричат из окна.
— Хорошо. Хорошо.
Тётя Надя отрывается от бурной сцены за стеклом кухни, она расставляет тарелки, подходит с кастрюлей горячего супа к столу, бросает укроп в жирный бульон, дымящийся паром. В задумчивости уносит кастрюлю назад. Минуты текут. Она ждёт.
После футбола от тела и одежды пахнет потом и травой. Андрейка стучит ложкой по тарелке, аппетит у него зверский. Тётя Надя разглядывает племянника словно чудо природы, в её глазах любовь и восторг одинокой женщины, не знавшей мужчин. Ей нравится, когда он ест и сгибает руку. Бицепс ходит по руке, как созревающая под солнцем груша.
У тёти Нади некрасивое лицо, тонкие ноги. Она высокого роста, но нескладная. Зато у Андрейки и у тёти Нади похожи профили. У Андрейки черты лица резче, ярче, крупнее.
