Москва - [37]

– Больно! – заорал он.

– Будете вести себя плохо, станет ещё больней, – пообещал я.

– Кто вы такой и что вам надо? – простонал Гельман. – Если нужны деньги, забирайте кошелёк в кармане пиджака. Больше у меня с собой ничего нет.

– Не надо судить по себе о других, – фыркнул я. – Меньше всего меня сейчас интересуют ваши деньги, гражданин Гельман.

– Тогда я не понимаю, что вам нужно?! – с истерикой выкрикнул он.

– Прикажите ваши людям свалить отсюда, пока я не сломал вам руку, а их не пристрелил, – велел я.

– Выйдите! – обратился к своим бодигардам Гельман и, видя, что те не спешат выполнять его приказ, заорал:

– Вон! Вон пошли, раздолбаи!

Оба незадачливых телохранителя встали с пола и поковыляли к выходу.

Когда они ушли, Гельман взмолился:

– Отпустите меня, пожалуйста. Я сделал, что вы сказали.

Я освободил его руку.

– Пойдёмте, сядем за стол и поговорим.

– Как скажете, – Гельман был тих и покладист как овечка.

Мы проследовали к обеденному столу.

Опустившись на мягкий диван, Наум Израилевич осмелел.

– Может перекусите? За мой счёт… Я позову официанта, – он потянулся к висевшему рядом шнурку.

– Не надо, – остановил я его. – Я сыт.

Последнее было неправдой, но обедать за счёт подозреваемого в убийстве – ниже моего достоинства. Я не мог позволить себе опуститься так низко.

– Воля ваша.

Он быстро приходил в себя, что свидетельствовало о характере Наума Израилевича. Трус и слабак вряд ли заработает себе состояние, особенно в первые годы становления советской власти. Передо мной точно сидел крепкий орешек, а не опереточный клоун.

– Вы не представились, – заметил он.

– Ваши люди не предоставили мне такой возможности.

Я показал удостоверение.

– Уголовный розыск? – непритворно удивился Гельман.

– Да.

– И чем я, скромный предприниматель, мог заинтересовать столь солидное заведение?

– Серафима Крюкова…

– Кто? – сделал удивлённые глаза собеседник.

– Наум Израилевич! – сердито покачал головой я.

– Хорошо-хорошо! – часто закивал он. – Да, я знаю Серафиму Крюкову. Она, кажется, преподаёт танцы.

– Так и есть, – ответил я, отметив про себя это его «знаю» в настоящем времени.

– Только, уж простите меня, я совершенно не понимаю, какое имею касательство к гражданке Крюковой?!

– А разве не от вас к ней перешёл патент на ящичное производство? – изобразил удивление я.

– От меня, причём, замечу – всё на сугубо добровольной основе. Скажу больше – я ни копейки с неё не взял.

– Что же побудило вас на столь широкий жест?

– Моя природная доброта, – с приторной улыбкой произнёс он. – Знаете, товарищ Быстров, моя покойная мама часто мне в детстве говорила: «Наумчик – ты слишком добрый мальчик, который больше думает о других, чем о себе. Когда-нибудь эта доброта тебя же и погубит». С годами я часто убеждался в правоте слов мамы. Но… природа – есть природа. Себя не переделать!

– И как тогда получилось, что вместе с патентом, Серафиме Крюковой перешли ещё и огромные долги? – заметил я.

– Женщины, – вздохнул Наум Израилевич. – Они просто рождены для того, чтобы проматывать то, что зарабатывает мужчина. А что, Фимочка побежала жаловаться на меня? Тогда, уж простите, товарищ Быстров – но я решительно не понимаю, причём тут уголовный розыск?! Мне всегда казалось, что скучные экономические дела не входят в компетенцию вашего весьма уважаемого учреждения.

Я хлопнул ладонью по столу. Гельман опасливо опустил голову в плечи.

– Хватит фиглярствовать! – строго заявил я. – Вы – главный подозреваемый в убийстве гражданке Крюковой!

– Фимочка мертва?! – ахнул Наум Израилевич.

Клянусь, надо быть как минимум Станиславским, чтобы так непритворно сыграть удивление и где-то даже испуг.

– Мертва, – сказал я, хотя на самом деле это были пока только предположения.

Тело ещё не опознано, мы по сути гадали на кофейной гуще.

– Убийца не просто лишил девушку жизни. Он жестоко надругался над трупом, отрубив голову.

– Что? – Гельман поник. – Вы… Я не ослышался: вы считаете, что это я её убил?

– Да! – твёрдо объявил я. – У вас есть и мотив и возможность.

– И это я отрубил Фимочке голову? – прошептал Наум Израилевич.

Он стал белым как полотно.

– Возможно, не вы лично, а кто-то из ваших подручных.

– Ужас… Какой ужас! – трясущимися губами произнёс он и, внезапно схватившись за сердце, застонал.

– Наум Израилевич… Вам плохо? – склонился я над ним.

– Да… Позовите врача. Срочно!

Я опасался, что в любую секунду подозреваемый отдаст концы и потому действовал стремительно. К счастью, далеко бежать за врачом не пришлось, минут через пятнадцать возле Гельмана уже появился мужчина в белом халате и приступил к энергичным действиям.

– Что с ним? – спросил я.

– Сердечный приступ, – коротко откликнулся эскулап.

Мне это было хорошо знакомо.

Появилась карета «Скорой помощи», два дюжих санитара погрузили стонущего Гельмана на носилки и загрузили внутрь.

Наума Израилевича увезли в больницу. Врач сказал, что пациент не в том состоянии, чтобы бегать от правосудия, и я могу не волноваться на этот счёт.

– Хорошо, – кивнул я. – А его состояние… Когда я смогу его допросить?

– Ничего не могу сказать, – вздохнул врач. – Мы сделаем всё, что в наших силах, но, к сожалению, медицина – не всесильна.