Москва Булгаковская - [14]

2

Снова Тася бегала по аптекам, с ужасом понимая, что болезнь мужа не ушла от возвращения в родной город. Там была глушь, нервные перегрузки, непомерная усталость. Здесь — ненависть к власти красных, все больше проявлявшая себя.

Но произошло чудо, о котором горячо молилась Варвара Михайловна: Иван Павлович Вознесенский начал консультировать Михаила, сам он наконец-то наглел силы скрутить себя в бараний рог — доза наркотика стала постепенно снижаться. Он все увереннее чувствовал себя, ощущая, как ослабевает зависимость.

«Главное — занять его интересным делом!» — решила Тася и спешно продала столовый серебряный сервиз, подаренный отцом к свадьбе. Михаил мечтал открыть собственный кабинет — в уездных больницах он собрал большой материал по распространению охватившей глубинки России эпидемии сифилиса. Денег хватило на обустройство кабинета и маленькой приемной. Над дверями кабинета появилась табличка: «Доктор М.А. Булгаков. Лечение венерических болезней».

Тася надеялась, что болезнь отступит, и день за днем в издерганном, замученном человеке будет возрождаться прежний умница, весельчак, балагур.

В 1918 году Михаил полностью отказался от впрыскиваний. С морфином было покончено. Но прежним он не стал. Наркотик истощил его нервную систему. В характере произошли тревожные изменения, проявилось то, что ранее скрывалось под здоровым оптимизмом и бурлящей веселостью: скрытность, мнительность, жесткость.

Приверженец милосердия и справедливости, он на деле не был внимателен и добр к людям. Временами проявлял ужасающее безразличие ко всему, казался безучастным, даже жестоким. Лишь в рамках обычных приличий Тася могла дождаться от мужа похвалы или доброго слова.

Он стал суеверен, опаслив, недоверчив. Сколь многого теперь боялся отчаянный некогда Михаил — темных, незашторенных окон, заразных инфекций, бродячих животных, чужих людей. Под подушкой он держал отцовский браунинг. Говорил — от погромщиков и разбойников. На самом деле боялся чего-то иного, мерещившегося ему в темноте.

В этот год вернувшаяся с мужем в Киев Тася не радовала веселостью и общительностью. Она разучилась хохотать, веселиться с молодежью, она словно погасла и светилась лишь отраженным светом — от взгляда, слова Миши. Все ее внимание было сосредоточено на нем. Тася редко смотрела на себя в зеркало и, если задуматься, почти не относилась к себе как к отдельной личности, которая могла бы существовать без Михаила. Если его мучила зависимость от морфия, то она целиком зависела от него.

И это все больше раздражало Михаила. Тася казалась ему мелкой в своих интересах, страстях, малоинтересной как личность, и совершенно не интригующей как женщина. Отдушина в тягостные часы, самый близкий и тайный соучастник неблаговидных поступков и упаднических настроений — незавидная роль, обреченная на провал. Тася не роптала, привычно ощущая его превосходство, свою подсобную роль в Мишиной жизни. Никакого иного призвания, кроме помощи мужу, не ощущала в себе эта молодая, сильная женщина, и никаких желаний, кроме того, чтобы быть полезной единственно важному для нее человеку.

Она даже не отдавала себе отчета в том, что спасла его там — в глуши, погибающего от морфинизма. Доктор Бомгард — герой повести «Морфий», не сумев вырваться из наркотической зависимости, застрелился. Вполне вероятен такой исход был и для самого Булгакова. Если бы рядом с ним не было Таси.

3

Домик на Андреевском спуске, светивший теплыми окнами в ночи исторического бурана, из последних сил берег своих обитателей.

«… По счету киевлян, у них было восемнадцать переворотов. Некоторые из теплушечных мемуаристов насчитывают их двенадцать. Я точно могу сообщить, что их было четырнадцать, причем десять из них я лично пережил».

Власть все время менялась, подчиняя город новым законам. Никто не знал, что будет завтра, какие портреты вывешивать, какие деньги припрятать, а какие поскорее спустить. Выглянет горожанин на улицу, с опаской приподняв край шторы, и перекрестится.

«То мелькнет в беге цепь и тускло блеснут золотые погоны, то пропляшет в беззвучной рыси разведка в жупанах, в шапках с малиновыми хвостами, то лейтенант в монокле с негнущейся спиной, то вылощенный польский офицер, то с оглушающим бешеным матом пролетят, мотая колоколами-штанами, тени русских матросов».

«… в зиму 1918 года Город жил странной, неестественною жизнью, которая, очень возможно, уже не повторится в двадцатом столетии… Тут немцы, а там, за дальним кордоном, где синие леса, большевики. Так вот-с, неожиданно появилась третья сила на громадной шахматной доске… Было четыреста тысяч немцев, а вокруг них четыреста сорок раз четыреста тысяч мужиков с сердцами, горящими неутоленной злобой… Пет-люра!!!»

Весь день ухали за городом пушки. Уже в темноте пришел Коля Сынгаевский с Карасем, рассказали: петлюровцы наступают. Гетман шляхетского войска, в то время удерживающий Киев, решился, наконец, формировать дружину из бывших офицеров царской армии, необученных студентов и юнкеров, находящихся в городе.

— Куда мальчишек под пули этих живодеров подставлять? Им же числа нет!