Москва – Берлин: история по памяти - [23]

В каждом из многочисленных номеров «Люкса», нашего нового дома, жил какой-нибудь функционер Коминтерна, один или с семьей. На нижних этажах обитали «сливки» Интернационала. Первый номер этого коминтеровского дома, состоявший аж из нескольких комнат, занимал теоретик Коминтерна Варга[24] с женой и сыном; но от этажа к этажу персоны становились все менее важными, и на самом верху ютились, по несколько человек в одной комнате, стенографистки и технические работники. Комендант — так именовался директор «Люкса» — строго придерживался новых советских понятий о верхах и низах и в соответствии с ними обустраивал свое хозяйство.

Уже в первые дни московской жизни у нас в гостях побывал товарищ Кнорин[25], политический руководитель средне-европейского отдела Коминтерна. Чтобы наша комната смотрелась уютнее, я повесила в углу у двери занавеску, за которой спрятались раковина и посуда для еды и готовки. С изумлением, близким к восторгу, Кнорин отметил мое изобретение и с любопытством заглянул за занавеску, где увидел в том числе вешалку для полотенец, на которой красовались крохотные эмалевые таблички с надписями: «Для тарелок», «Для ножей», «Для рук». Из груди его вырвался восхищенный возглас:

— Вот это здорово! Да, сразу видно… Германия приехала!

Позже мы нанесли Кнорину ответный визит в Дом правительства, и тогда настала моя очередь удивляться. Квартира была обставлена унылой, но совершенно новой мебелью, чего я до сих пор ни разу не видела в Москве. Из вежливости я сказала, что мне нравится обстановка, а Кнорин объяснил, что ее полностью меняют, по крайней мере, четыре раза в год. Через определенные промежутки времени мебельная фабрика все вывозит из квартиры и заново обставляет ее новейшей продукцией. Я сперва подумала, что неправильно поняла его, так как не могла представить себе, что каждые несколько месяцев человек может добровольно избавляться от всей своей мебели; кроме того, это никак не сочеталось с тем, что рассказывали мне о жизни в Москве друзья и знакомые. В 1932 году в этом городе было попросту невозможно купить хоть что-то из обстановки.

В гостях у Сталина на Черном море

Не успела я втянуться в настоящую московскую жизнь и сравнить новые впечатления с прошлогодними, как нам пришлось отправиться в трехнедельную поездку на Кавказ. Мы всего неделю прожили в «Люксе», когда Хайнцу позвонили из сталинского секретариата и вызвали на беседу в Кремль. Он ожидал этого и надеялся, что тут-то ему и представится возможность обсудить со Сталиным все разногласия, из-за которых Нойману больше не дают заниматься партийной деятельностью в Германии, и объяснить свою политическую позицию. Сталин встретил его дружелюбно, словно между последним разговором, который имел место зимой 1931 года, и теперешним ничего не произошло, и первым делом задал тот самый вопрос, который вот уже почти два года задавал при каждой встрече с Хайнцем:

— Что поделывает ваш друг Ломинадзе? Когда вы последний раз с ним виделись?

Конечно, это могли быть пустые вежливые фразы — при разговоре с любым другим человеком ничего иного нельзя было бы и заподозрить. С любым — но не со Сталиным, который наверняка знал, как теперь ненавидит его прежний сторонник Ломинадзе. Сталин был известен тем, что не забывал и не прощал ни бранных слов в свой адрес, ни политической критики. Чего же он добивался, из раза в раз повторяя один и тот же назойливый вопрос? Быть может, просто хотел поставить Хайнца в неловкое положение, потому и попрекал его дружбой с одним из своих личных врагов? Или это была скрытая угроза? Не исключено, что измена и ненависть Ломинадзе так глубоко поразили Сталина, что он снова и снова заговаривал о нем. Однажды, когда Бесо еще рьяно отстаивал политику Сталина, тот сообщил Хайнцу, что Ломинадзе — единственный из поколения молодых большевиков, кого он желал бы видеть своим преемником. Конечно, весьма примечательное признание для генерального секретаря КПСС, который уже в конце двадцатых годов, по всей видимости, ощущал себя единовластным правителем и даже подыскивал наследника трона. Личные отношения между Сталиным и Ломинадзе резко оборвались в 1930 году, однако агенты ГПУ, надо думать, подробно информировали Сталина, какая именно политическая критика звучит на тайных заседаниях группы Ломинадзе-Шацкина[26], где никто не стеснялся в выражениях. Я, конечно, сомневаюсь, что Сталину в полной мере передавали, насколько непочтительно отзывался о нем Ломинадзе. В последнюю свою встречу с Хайнцем Ломинадзе был крайне подавлен и, когда речь зашла о будущем, сказал, что следует ожидать худшего: Сталин, как кавказский виноградарь, мыслит понятиями кровной мести и использует свою власть, чтобы задушить остатки свободы в Советской России и принести коммунистические движения в других странах в жертву замыслам, которые тешат его манию величия.

Хайнц ответил на ставшие привычными вопросы Сталина о Ломинадзе, рассказал, что тот работает партийным секретарем на железо- и сталелитейном комбинате в Магнитогорске, хотя точно знал, насколько хорошо Сталин обо всем этом осведомлен. Затем Хайнц попытался перевести разговор на тему, которая была ему особенно дорога, а именно поговорить о Германии, но Сталин мягко его перебил, поинтересовавшись, был ли Хайнц в этом году в отпуске. Хайнц ответил, что на отпуск у него нет времени, и Сталин, лукаво подмигнув, тут же предложил поехать на Кавказ — дескать, теперь-то можно, когда работы поубавилось. Не дожидаясь ни согласия, ни отказа, Сталин сообщил, что сам в эти дни планирует отдохнуть в Мацесте и надеется, если Хайнц поселится в одном из соседних пансионатов, там с ним встретиться и обсудить все вопросы. Хайнц принял это предложение, и сталинский секретариат уладил кучу формальностей, ведь в Советской России не каждый мог просто так взять и поехать в отпуск. Маленькому человеку для этого требовалось разрешение партийной организации, так называемого профсоюза или руководства предприятия. Только эти вышестоящие органы и могли оформить ему желанную «путевку», которая давала право приобрести билет и запросить место в доме отдыха или санатории. Разумеется, при распределении путевок учитывалась далеко не только потребность человека в отдыхе: прежде всего он должен был быть хорошим работником, по возможности «ударником» и, конечно же, «политически благонадежным».