Москва – Берлин: история по памяти - [21]

Речь подошла к концу, и хор запел: «Смело, товарищи, в ногу…» Собравшиеся поднялись. И тут случилось то, чего программа не предусматривала. Никто не покинул зал — все внезапно устремились к сцене, чтобы поближе рассмотреть знамя — подарок из Москвы. Я по-прежнему стояла на трибуне и смотрела сверху на благоговейные лица проходящих мимо людей. Некоторые останавливались и гладили ткань, бережно, словно прикасались к святыне. Прочитав «Пролетарии всех стран…», они замечали ошибки и растроганно перешептывались: «Боже, как непросто пришлось нашим русским товарищам, раз они совсем не знают немецкого…» Один старый рабочий особенно внимательно разглядывал древко. Он потрогал его, провел рукой по полированному дереву и взглянул на резной наконечник: «Черт возьми, вот это отличная работа! Да, нам есть чему поучиться у советских рабочих!» Стоящие вокруг товарищи из «Тица» смущенно отвернулись и промолчали…

На всех последующих демонстрациях мы гордо несли это знамя над головами. Оно давало нам чувство сопричастности нашей пролетарской Родине. Один товарищ взялся следить, чтобы его не повредили. Мы купили для знамени черную клеенчатую обертку на случай дождя, и бархат всегда оставался сухим. Однако затем к власти пришли национал-социалисты, и, если бы они нашли у кого-то знамя, его владельца неминуемо отправили бы в концентрационный лагерь. Но уничтожить знамя?.. Немыслимо. С ним были связаны наши надежды на будущее. Сама я не могла после 30 января 1933 года проследить за его судьбой, так как вскоре покинула Германию. Однако волею случая в мае 1945 года, возвращаясь из концлагеря Равенсбрюк, я встретила некоторых бывших коммунистов, в том числе товарища из Берлина. Он рассказал мне, что давний член нашей ячейки в универмаге «Тица» годами прятал знамя у себя на чердаке, вопреки всем опасностям, с которыми это было сопряжено. Вероятно, впоследствии оно погибло во время одной из бомбежек. <…>

Быть или не быть КПГ?

В 1930 году Сталин в разговоре с Нойманом впервые раскритиковал его методы борьбы с нацистами. Он упрекал его в «левосектантской массовой политике». Тогда этих нападок Сталина Нойман не понял. По прошествии года, в течение которого Ноймана неоднократно ругали в Коминтерне за то, что он продолжает свою «левосектантскую» политику, Сталин снова имел с ним разговор. У диктатора было обыкновение облачать приказы или суждения в наводящие вопросы. Во время этой беседы, которая состоялась в конце 1931 года, Хайнц пытался оправдать свою политику возрастающей угрозой со стороны нацистов.

Сталин перебил его:

— А не думаете ли вы, товарищ Нойман, что, если в Германии к власти придут националисты, они будут заняты исключительно Западом и мы сможем в тишине и покое строить социализм?

Я никогда не забывала этот вопрос Сталина, так как это было первое, о чем Хайнц рассказал на вокзале Фридрихштрассе в Берлине, когда вернулся из Москвы. Мы пытались разгадать смысл этой фразы, который, впрочем, был очевиден, но мы изо всех сил не желали его понимать и старались отыскать в этом высказывании другое значение. Мы гнали от себя мысль, что эти слова могут отражать внешнеполитические намерения Сталина. Сейчас, когда прошло уже более пятидесяти лет, можно посмотреть на позицию Сталина с другого ракурса, а именно, как на логическое следствие его политической программы, которую он пытался претворить в жизнь с конца двадцатых годов. Ленин после победы большевиков твердо рассчитывал на революцию в Германии. Это была существенная часть его веры в интернационализм. Успехи социалистического строительства в Советской России должны повлечь за собой, полагал Ленин, победоносные революции в других европейских странах. После смерти Ленина его преемник Сталин очень скоро усомнился в правильности интернационального подхода и его шансах на победу. Поэтому уже в конце двадцатых Сталин провозгласил, что сначала нужно построить социализм в своей собственной стране. А после 1930 года он окончательно похоронил все надежды на интернационализм и мировую революцию в старом большевистском смысле; на смену пришел ядреный русский национализм и империалистические завоевательные планы. Революции в соседних странах отныне должны были свершаться с помощью Красной армии. В соответствии с этой новой внешнеполитической концепцией, которая уже не имела ничего общего с исходной коммунистической программой большевиков, изменилась и сталинская политика в отношении Германии. Отбросив ленинские надежды на германскую революцию, Сталин изо всех сил старался такой революции не допустить. Для его империалистических целей националистическая Германия была полезнее, чем коммунистическая. Поэтому он прилагал все усилия, чтобы коммунисты не смогли объединиться с социал-демократами, и даже приказывал КПГ выступать совместно с нацистами, в то же самое время разжигая все более непримиримую вражду между КПГ и СДПГ[21]. Вероятно, он боялся социал-коммунистической Германии. Боялся, что если к власти в Германии придут коммунисты, то благодаря индустриальному могуществу этой страны немецкая секция Коминтерна может поставить под сомнение главенство Советской России. Поэтому, начиная с 1931 года, он делал все, чтобы систематически ослаблять боевую мощь КПГ и таким образом воспрепятствовать коммунистической революции.