Москва-41 - [81]

Штабная группа вышла к деревне Косюково, на Угру. Но и здесь не оказалось своих. И здесь — немецкие танки и пулемёты. Некоторые пошли в воду, в Угру, разлившуюся на километры. Поплыли, держась за брёвна. Немцы открыли огонь. Никто не доплыл до противоположного берега. Командарм приказал возвращаться. Подошла немецкая радиоустановка. Генералу и его последним солдатам предложили выйти с поднятыми руками. Голос твёрдый, без акцента, но не родной. И вдруг — усталый, измученный, почти рыдающий:

— Братцы! Тут ничего! Жить можно! Кормят! Братцы!..

Где-то в лесах между Новой Михайловкой, Кобелевом и Жарами оставили раненых, в том числе генерала Офро-симова и адъютанта командарма майора Водолазова. И тут снова начали стреляться офицеры. Ате, кто не мог себе помочь уже и в этом, стонали, прося добить их.

А живые продолжали идти за своим генералом, который тоже был ранен. Но ещё шёл. Это придавало сил всем, находящимся рядом: генерал идёт, генерал с ними, а значит, есть надежда… И, выходя на очередной заслон, живые бросались на пулемёты. И уцелевшие снова шли дальше.

До линии фронта оставалось не более четырёх километров. Остановились на отдых. Рухнули в рыхлый мокрый снег, чтобы хоть немного отдышаться и прийти в себя перед новым броском. Туда, к Угре. Угра окликала их гулом канонады — там шёл непрерывный бой. Гудел плацдарм у деревни Павловки, где батальон одной из дивизий 43-й армии удерживал клочок земли, простреливаемый из винтовки, куда уже просачивались одиночки и мелкие группы бойцов 33-й армии. Орудия гремели справа и слева от плацдарма. Но твёрдо стояли и немцы. И их оборону наши дивизии, брошенные вперёд с целью деблокады кочующего «котла», прорвать так и не смогли. Вокруг остатков группы Ефремова сомкнулось железное кольцо. И эта железная хватка не оставляла обречённым других вариантов, кроме одного.

По различным источникам и свидетельствам, в районе Жары, Хохловка, Новая Михайловка, в лесах и оврагах, было сосредоточено до 2000 человек из числа прорывающихся. Надо заметить, что к ним в это время прибавилось и некоторое количество бойцов и командиров арьергардной 113-й стрелковой дивизии. В штабной группе насчитывалось до 500 человек.

В это время, когда очевидное стало явью, колонна начала распадаться на более малочисленные группы числом до 40 человек и менее. Они уходили в прорыв самостоятельно и каждая своим маршрутом. Очевидцы в один голос свидетельствуют о том, что однажды, в один из дней (или часов) генерал собрал оставшихся вокруг него и сказал примерно такие слова: всё, что он, как командующий армией, он для них сделал, попросил прощение за то, что не смог их вывести из окружения, и что теперь каждый волен поступить так, как считает нужным, что никого он не винит или никого из них, даже если он пожелает идти в плен, не осуждает, что все дрались достойно, вели себя мужественно и задачу свою выполнили…

Вот тут-то, после некоторой паузы, и началась пистолетная стрельба одиночными: офицеры уходили подальше от бойцов и стрелялись. Другие сбивались в группы и уходили, одни — к Угре, ведь до своих оставалось рукой подать, другие, напротив, считая, что такой маршрут ведёт к гибели, шли на юго-запад, где немецкие заслоны были слабее и где пройти их можно было легче и меньшей кровью. Вскоре штабную группу догнало то самое подразделение немецких автоматчиков, о котором упоминали многие из уцелевших. Оно преследовало её с самого Шпырёвского леса. Как будто точно знало, где находится генерал Ефремов.

Сам командарм был уже в таком состоянии, что руководить ходом боя не мог физически. Последнее ранение оказалось тяжёлым. Пуля попала в седалищную кость, он не мог передвигаться, его приходилось нести. Он не мог стоять, сидел за сосной, когда автоматчики и стрелки, последние солдаты его армии, оставшиеся с ним до конца, отбивали атаки немецкого подразделения, блокировавшего их в сосняке. Так что, скорее всего, последним боем руководил некто, кого уцелевшие запомнили просто Капитаном. Неизвестный капитан. Безвестный герой последнего боя 33-й армии. Он, так же, как и капитан Тушин из «Войны и мира», честно и добросовестно исполнял свой долг, держась воинского устава, офицерской чести и человеческого долга. Бой был долгим, упорным. Немцы, не находя возможности приблизиться к окружённым, подвели миномёты и начали обстрел сосняка. Мины сделали своё дело. И вскоре цепь автоматчиков прошла по сосняку уже беспрепятственно. Автоматчики добивали уцелевших и раненых.

Из донесения штаба 4-й полевой армии вермахта: «Несколько безуспешных атак на участке Павлово. Огонь артиллерии (400 залпов) по северному участку 98 ад. С 14 по 16 апреля из состава 33-й русской армии было уничтожено 800 чел. И взято в плен 300 человек, в том числе 25 офицеров и 1 комиссар…»

Сам командарм, находясь в середине кольца, прислушиваясь к звукам боя, конечно же, понимал, что это — конец. Силы покидали его. Сказывалась тяжесть полученного ранения, потеря крови, общая усталость. Он понимал, что может наступить такая минута, когда он окажется в состоянии полной физической немощи и уже не сможет владеть собой. Нужно было успеть распорядиться последним, на что имеет право каждый офицер. Это он усвоил давно, ещё в самом начале своей военной карьеры, в Русской армии.