Москва 2077. Медиум - [20]

Толстяк коротко взвыл, потом страшно захрипел, вцепился обеими руками в свое лицо и рухнул на колени. Докатилось и до нас с лопоухим. Чебурашка был немного ближе к зоне распыления и, как следствие, выгнулся на своем диване так, словно его шарахнуло током в тысячу ампер. И даже перестал пускать кровавые пузыри.

У меня резануло глаза, и я закашлялся.

Анфиса подождала несколько секунд, пока распыленный газ уляжется, потом шагнула в комнату, взяла один из стульев и подняла его над головой. Это были вполне благоразумные действия, потому что жирный гигант, как это было ни невероятно, все так же держась руками за лицо, начинал привставать на одно колено. Между прочим, стулья в Тихом мире, как правило, очень тяжелые, они делаются из натурального дерева и на века, так что Анфису немного занесло, и я даже испугался, что она сейчас опрокинется от тяжести стула назад. Но девчонка справилась, удержала равновесие, выпрямилась и с размаху опустила стул на голову толстяка. Звук удара был страшен.

10

– И что теперь с ними делать? – спросил я Анфису, когда она развязала меня и я, покачиваясь, встал на ноги.

Прежде чем освободить меня, Анфиса крепко связала Чебурашку и толстого. Лопоухий сидел на диване и смотрел вокруг круглыми от ужаса глазами. Лицо у него было перекошено на одну сторону, левая челюсть и опухшая левая щека постепенно приобретали синюшный оттенок. Челюсть, вероятно, была сломана.

Опухла и моя правая рука. Я вспомнил, как в детстве тренер по боксу учил нас: «Берегите руки. Помните, что кости человеческого черепа гораздо прочнее, чем кости ваших пальцев».

Толстяка Анфиса усадила рядом с диваном на пол. Он был настолько больше Чебурашки, что, сидя на полу, казался почти одного роста со своим дружком, сидевшим на диване. Руки и у лопоухого, и у толстого были связаны за спиной, но толстяку Анфиса скрутила еще и щиколотки, так что он сидел в очень неудобной позе, опустив голову, упершись связанными руками в стену и вытянув ноги перед собой. И без того громадный живот теперь выпирал вперед просто неестественной горой. Час-другой такого сидения, и любой взвоет, никаких пыток не надо.

По волосам толстяка на рубашку стекала тонкими струйками кровь.

Картина неприятная. Понятно, что мне хотелось поскорее отделаться от всего этого. Слинять. И раз уж я нашел Анфису, то слинять не куда-нибудь, а домой. И поскорее забыть обо всем, что случилось. И даже, может быть, бросить торговлю и рюкзачные авантюры. Найти более мирное занятие. Завести, в конце концов, детей.

Но у Анфисы были другие планы.

– Надо подумать, – сказала она. – Лучше всего, конечно, их убить.

При этих словах толстяк дернулся и попытался вскинуть голову. У него это не слишком хорошо получилось, и он застонал. Чебурашка вжался в стену, расширил глаза еще больше и стал что-то говорить, но из-за сломанной челюсти не так-то легко было разобрать, что он хотел нам сообщить.

– Заткнись, – сказала Анфиса.

Она, надо сказать, тоже выглядела несколько растерянной. Узнав, что я муж Нади, она развязала меня, но все равно посматривала на меня с недоверием.

– Анфиса, так нельзя, – сказал я. – Что значит «убить»?

– Лишить жизни, – задумчиво ответила Анфиса, поднимая с кресла мой старинный полевой бинокль, который толстяк вытряхнул из рюкзака вместе с другими вещами. – Отличная штука! – сказала Анфиса, наводя бинокль на Чебурашку обратной стороной. – Он нам пригодится.

– Нам? – всполошился я. – Ты сказала «нам»? Пригодится? Анфиса, нам надо ехать домой. Возвращаться. Немедленно. Вот только надо решить, что делать с этими. Не лишать же их и в самом деле жизни!

– А почему нет?

– Да потому что так нельзя.

– А как можно? Оставить их здесь, чтобы они выбрались и через месяц пришли к тебе домой?

– Они побоятся.

– А вдруг нет? Что тогда скажешь?

Я не хотел, чтобы эти двое слышали, как мы обсуждаем наши планы и нашу жизнь в Тихой Москве. Поэтому я предложил Анфисе выйти в коридор и поговорить там.

– Хорошо, – согласилась Анфиса. – Только выруби их.

– Как это? – изумился я. – Зачем?

– Затем, что я выросла в Секторе и знаю, что так будет правильно. Если они, пока мы будем говорить, развяжутся, локти будет кусать поздно. Возьми стул или вазу и тресни им по башке. И пойдем поговорим.

– Если я их вырублю, – сказал я, чувствуя, что наш разговор превращается в беседу двух сумасшедших, – то зачем тогда выходить? Они и так ничего не услышат.

– Так, – пожала плечами Анфиса, – для подстраховки.

11

В конце концов сошлись на том, что вырубать нападавших мы пока не станем. Для подстраховки я связал ноги Чебурашке и пропустил дополнительную веревку под руки толстяку, потом лопоухому и после этого обкрутил ее вокруг двух ножек дивана. Подобная тщательность связывания говорила о том, насколько мы опасаемся этих двоих.

Выйдя в соседний номер, мы поговорили. Если, конечно, то, что случилось между нами, можно назвать разговором. Я давно не общался с девятнадцатилетними дергаными, да еще и при таких обстоятельствах.

Она возражала буквально на все. На любое «да» тут же следовало «нет», и наоборот.

Я настаивал на том, что нам нужно ехать домой. Анфиса говорила, что никуда она не поедет, потому что у нее есть дела. Это привело меня в бешенство.