Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины - [56]

Итак, группа заложников в Макарьеве сократилась. Последние оставшиеся, самые бедные и наименее боевитые, уже не решались думать о будущем. Они исхудали и были ослаблены психологически, у них больше не было сил бороться и выкупать право своего отъезда. Наконец, 24 сентября/6 октября 1813 года, рассказывал A. Домерг, «устав напрасно ждать наших взяток, городничий решил окончательно отпустить последних заключенных. Приказ об отъезде был встречен выражением радости и проявлениями самого безумного восторга. Возможно, мы обнимем наши семьи, наших друзей, увидим родину, будем свободны!..» Это понятное проявление радости сопровождалось грустью из-за необходимости расстаться с местными жителями, с которыми заложники хорошо ладили и с которыми проводили сделки, позволявшие им улучшить свое положение. «Свобода примирила нас с нашими врагами», — с горечью признавал А. Домерг. Но очень скоро ощущение счастья взяло верх над всеми прочими соображениями. 24 сентября/6 октября утром последние французские заключенные сели в повозки, готовые к отъезду. Все пели, переполняемые радостью. После четырех дней пути маленькая группа прибыла в Нижний Новгород, где могла свободно погулять. Всё, что напоминало им о Франции, трогало их до глубины души, как, например, трехцветная кокарда пленного французского офицера. А. Домерг, проведший вместе со своими товарищами ночь в немецкой харчевне и слышавший, как на скрипке исполняют французский контрданс, не мог сдержать слез. Он, словно в бреду, говорил: «Я провел день во Франции!»

Но хотя эти люди теперь были свободны, они все еще находились далеко от родины и своих семей. Как им вернуться домой, почти не имея денег? Некоторые даже решали пожертвовать собой, как, например, некий Жилле, бывший изготовитель карт. «Одним из ссыльных, — рассказывал А. Домерг, — был совсем дряхлый старик, кого пятьдесят лет, прожитых в России, и болезни не избавили от проскрипции Ростопчина». Старый и уставший человек почти уже не надеялся увидеть когда-нибудь родину. И поэтому он решил материально помочь молодым, таким как Домерг. Однако и этого оказалось недостаточно. Французы рассеялись по скромным городским пансионам в поисках работы. Домерг надеялся найти место учителя. Безуспешно. Зато он нашел работу в маленькой мастерской, производящей разные безделушки. Это был не самый худший вариант для бывшего театрального режиссера, который в какой-то мере оставался причастным к искусству. Кроме того, к нему вдруг проникся симпатией вице-губернатор города г-н Крюков, поселивший его в своем роскошном особняке. Француз, известный и ценимый за свои стихи, получил доступ в лучшее общество города. Следующие два года он жил в Нижнем Новгороде, не оставляя свои попытки отыскать семью. «Я жил почти счастливо в гостеприимном доме, — писал он, — когда после двух лет разочарований и бесплодных поисков нежданное счастье наполнило меня радостью. Я получил неожиданное известие о том, что Небо в разыгранной великой драме сохранило жизни моей жены и моего ребенка». От одной русской дамы он узнал, что его семья жива и находится в Вильне, в Литве, как и многие из тех, кто выжил при отступлении из России^{203}. Первые известия были скудны и неточны, но обнадежили его. И в один прекрасный день он получил письмо от жены, во всех подробностях рассказывающее о пожаре и перипетиях их бегства, вплоть до ее болезни в Вильне. Его счастье было безмерно. Одновременно успокоенный и взволнованный, он думал теперь только об одном: увидеть жену и сына. Однако ему пришлось ждать до середины октября 1814 года, когда, спустя шесть месяцев после подписания мира между Францией и Россией и двадцать шесть месяцев после начала своего заточения, он полностью и окончательно обрел свободу!

Последние месяцы ожидания тянулись особенно долго. «Военнопленные, обменянные сразу после заключения мира, были уже в пути на родину, а про нас, гражданских узников, как будто забыли». Но в действительности счет уже шел на дни. В ожидании А. Домерг написал волнующее стихотворение «Прощание изгнанника», которое представил на суд образованной публики Нижнего Новгорода. «Один композитор, обосновавшийся в Нижнем, написал к нему музыку, — рассказывал он, — и „Прощание изгнанника“, исполняемое во всех салонах, было некоторое время очень популярно». Многие жители города сожалели о его отъезде, хотя и хорошо понимали его. Среди таковых была приютившая его семья Крюковых, которая предлагала ему вернуться в город после того, как он воссоединится с семьей, и поселиться здесь. Г-н Крюков даже вызвался оплатить ему дорожные расходы. Пока же, не беря на себя никаких обязательств, А. Домерг собрался в путь. Он покинул Нижний Новгород 18/30 октября. «Я прибыл сюда узником, отвергаемым и осуждаемым местными жителями, а уезжал свободным, любимым всеми приличными людьми города, сожалевшими о моем отъезде». Через несколько дней он прибыл в Москву.

А его соотечественники, члены французской колонии Москвы начала XIX века, что стало с ними? Нам о них известно очень мало, потому что не все оставили такие подробные воспоминания, как А. Домерг.