Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины - [12]

. Большинство этих эмигрантов, приехав в Россию, ничем не занималось, так как считало свою эмиграцию явлением временным. Они вели праздную жизнь, с интересом открывали для себя новую страну и старались завести новые знакомства. Русская аристократия обычно радушно встречала своих французских «собратьев» и делала все возможное, чтобы скрасить им изгнание. «Россия была тогда для этих изгнанников, — писал П. де Жюльвекур в XIX веке, — страной, принимавшей их с неслыханными роскошью и великолепием; в эпоху Французской революции Россия была наводнена эмигрантами. Это было как бы нашествие целого народа дворян, во главе которого находились самые благородные среди королей, самые знатные среди блестящих имен: Бурбоны, Конде, Монморанси, Мортемары, Ла Тремуйи, Ришелье и др…»^{57} Многим оказали радушное гостеприимство знатные московские и петербургские семьи, и они с удовольствием наслаждались светской жизнью, заставляющей их быстро забывать о тяготах изгнания. Аристократическая солидарность распространялась и на материальную сферу. Екатерина II раздавала некоторым эмигрантам деньги и земли.

Но, к сожалению для этих эмигрантов, их пребывание на чужбине затянулось. Материальная помощь России иссякла, а французы устали от искусственной светской жизни, которую вели. Наконец, ухудшилась и международная ситуация, особенно в царствование Павла I, в 1796 году. «Первый договор, заключенный с республикой, — писал П. де Жюльвекур, — стал для эмиграции первым шагом назад… Ни один знатный вельможа не осмелился отказать им от стола; но им уже отводилось там отнюдь не почетное место. Несколько побед республиканцев, несколько новых проявлений монаршего недовольства, и их забудут окончательно»^{58}.

Эти мужчины и женщины враз стали нежелательными иностранцами. В сложившейся ситуации некоторые из них попытались добиться должностей, за отправление которых полагалось жалование, дабы тем самым обеспечить свою независимость и материальное благополучие своих семей. Благодаря своим связям, а также благодаря благосклонному отношению императрицы, они часто получали желаемое, будь то в военной или в гражданской службе. Несколько аристократов даже открыли свое дело, как, например, шевалье Франсуа-Жозеф д’Изарн-Вильфор (1763–1840), отпрыск старинного рода и кавалер ордена Святого Людовика. На момент начала Французской революции он служил в пехотном полку. Эмигрировав, он вступил в роялистскую армию принца Конде, в которой служил вплоть до ее роспуска в 1797 году. 1 октября 1797 года принц Конде предложил свою армию новому царю Павлу I. Многие французские офицеры согласились с этой интеграцией в русскую армию, надеясь вернуть потерянное во Франции дворянское звание, равно как и престиж. Так, в частности, поступил граф Пурруа де Л’Оберивьер де Кенсонна. Но многие из этих воинов страдали от ностальгии, сурового климата и голода. Множились случаи браконьерства, нарушения дисциплины, ссор и дезертирств. Если некоторые предпринимали попытки вернуться во Францию, то другие постепенно пополняли ряды французских колоний Санкт-Петербурга и Москвы. Трудно с точностью подсчитать количество этих бывших солдат, оставшихся в России, так как большинство из них скрывало свое прошлое, а то и имя. Одно бесспорно: армия Конде пополнила французскую общину России. Например, шевалье д’Изарн решил остаться в Москве, где скоро занялся торговлей зерном. В 1812 году этот человек был еще весьма активен и полон уверенности в будущем; оставшись в России, он сделал выбор, который считал правильным и полезным.

Большинство аристократов, подыскивая себе «занятие» на более или менее длительный срок, выбирало сферу образования. Они становились учителями фехтования, учителями танцев или гувернерами, нанимаясь в одну или сразу несколько семей. Аристократ де Шире, бывший подполковник драгунского полка Дофина, давал уроки рисования, по крайней мере, некоторое время. Надо сказать, что эти искусства, называемые увеселительными, были очень востребованы в московском высшем обществе. Они символизировали французскую культуру и хороший вкус, как раз находившиеся на пике моды в конце XVIII столетия. «Некоторые вступают в военную службу, — говорит П. Де Жюльвекур, — но большинство, боясь, что придется сражаться против своей родины, и готовые умереть за своего короля, но не обесчестить себя, предпочитают зарабатывать на жизнь своим трудом. Но каким трудом мог зарабатывать на жизнь дворянин, бывший придворный Людовика XVI? Это весьма жалкие возможности! Тогда все, за несколькими редкими исключениями, стали давать уроки французского, и менее чем за год Россия обогатилась новым классом — французскимиучителями. При Екатерине модно было воздавать почести попавшим в беду, при Павле их стали брать на жалование, и ни один дом не отказывал им в этом; и вчерашние друзья оказались таким образом отодвинутыми в ранг старших домашних слуг! Ибо у русских название гувернера не далеко ушло от слуги. Французские гувернеры отомстили по-дворянски. Они сделали из порученного их заботам поколения цивилизованных людей! Они провели между своими учениками и остальными русскими глубокую черту; они создали в России новую аристократию — аристократию французского духа! Всякий, кто не говорит в этой стране на французском языке, остается заключенным в коросту варварства; а в обществе на того, кто знает лишь свой родной язык, смотрят с презрением и высокомерием. Для петербургской или московской княжны такой человек не существует вовсе!»