Московские джунгли - [66]

– Говорят, медитация помогает. Моя подруга одна на какие-то ретриты в Непал все время сваливает. Говорит, это билет в вечность.

– Иллюзия, – поморщился Павел Сергеевич, допивая херес. – Неплохая. Но и ничем не лучше всех остальных иллюзий.

И вот теперь Алена вспомнила этот диалог, который произошел в какой-то другой, беззаботной и легкомысленной, жизни. И подумала о том, что вот она – вечность. Добро пожаловать! Никакой машины времени, возвращающей в детство, не надо. И никаких непальских учителей медитации. Все дешево и сердито. И по-настоящему.

Глава 23

Они вернулись в Москву втроем: Лиля, ее отец и ее зверь.

Потом отец улетел к своим людям… А Лиля осталась со зверем. Она вернулась к работе, и все отметили, как она похудела и вместе с тем похорошела, просто светится изнутри!

– Ты влюбилась, что ли? – спросил ее младший режиссер.

Она загадочно улыбнулась. Не хотелось осквернять рот ложью. Но не могла же она сказать, что научилась камлать. Что освободила от мебели бывшую свою комнату, и теперь там на полу лежит шкура оленя, на стене висит бубен, меховой шаманский плащ и маска, оставленные ей отцом, и окно в этой комнате всегда плотно занавешено. Что она купила большую каменную чашу, в которой разжигает огонь, и пусть маленький, но живой огонь. Что она тихо, кончиками пальцев, бьет в бубен и кружится, кружится, и этого ей хватает, чтобы уйти из этого мира… Вместе со своим зверем, который отныне следовал за ней всюду. Будто и правда она была капканом, в который попал злой дух.

Теперь у нее на все хватало сил. Она спала четыре часа в сутки, но это был утоляющий и освежающий сон. Иногда ей казалось, что с ее пальцев вот-вот потечет, как кипящее молоко, переполняющая ее энергия. В этом мире она пока не знала, как заявить о себе, поэтому уходила в другие миры – и отдавала энергию там.

Лиля настолько была погружена в свою новую жизнь, в свои новые ощущения, что совершенно перестала общаться с кем бы то ни было. Приходила, переодевалась, подставляла лицо гримеру, работала на площадке, но поболтать в перерывах не тянуло, и странно – никто не пытался поболтать с ней, словно она была отгорожена от других людей непроницаемой завесой.

И с Аленой она тоже не общалась. Совсем забыла о ее беде. О том человеке, который преследовал Алену и не давал ей жить спокойно и счастливо сейчас, когда у Алены было все – возлюбленный, новая квартира, новая роль и такие шикарные планы на жизнь, уже не мечты, а планы! Лиля даже о тете Оксане вспоминала редко и без прежней боли. А Алену просто забыла.

Вспомнила, когда узнала, что Алена пропала.

Вспомнила – и совесть больно вгрызлась в нутро.

Ведь она же могла бы во время камлания не уходить за грань мира, а проследить, кто преследует Алену, припугнуть его, а то и наказать могла!

А теперь – Алену похитили. Прямо возле дома. От машины. Вечером. Машина осталась стоять незапертой. А на снегу осталась кровь. Не очень много, но достаточно, чтобы определить: кого-то здесь ранили. В лаборатории установили, что кровь человеческая, первой группы, резус положительный – как у Алены.

Ее возлюбленного допрашивали в полиции, подозревая его, потому что, как правило, виноват любовник или муж… А у него, как назло, не было алиби, он заснул, дожидаясь Алены, он привык к ее поздним возвращениям.

И все это Лиля узнала с двухдневным запозданием, потому что у нее два дня не было съемок.

Она в тот день так плохо играла, что режиссер с ней замучился.

– Да забудь ты об этом похищении хоть ненадолго! Работай! Ты же актриса!

Лиля пыталась забыть, закрыться от угрызений совести, пыталась работать, но получалось плохо. В конце концов это «плохо» приняли, потому что надо было двигаться дальше и в сериале не так уж заметны плохо отыгранные сцены. Но режиссер был зол, и Лиля понимала, что она должна исправиться, оправдаться, а то ее опять сошлют в сериальные уборщицы, и теперь уже навсегда… И все же думать она могла только об Алене.

Вернувшись домой, она торопливо скинула куртку и ботинки, разделась в своей комнате, вещи побросала на кровать, хотя всегда была аккуратисткой, распустила волосы и, обнаженная, вбежала в «шаманскую комнату». Дрожащими руками разожгла огонь. Втерла в кожу медвежий жир, впитавший в себя сок летних трав: отец дал, говорил – придает сил и очищает разум от лишнего. Сначала не почувствовала ничего, но потом комната словно бы наполнилась густым ароматом даже не поля, а леса. И руки у Лили уже не дрожали, когда она надевала плащ и маску, когда она сняла со стены бубен и принялась постукивать в него пальцами и медленно кружиться, открывая незримые человеческим оком пути… Шелковистая густая шерсть коснулась обнаженных колен, словно ее зверь нырнул под шаманский плащ и вился вокруг ее ног, как ластящаяся кошка.

– Ты поможешь мне найти Алену. Вдвоем мы отыщем ее. Живую или мертвую отыщем. А похитителя я скормлю тебе. Чтобы он больше никого не похитил, – ласково сказала Лиля.

…И в этот самый миг, далеко на севере, в юрте, среди кожаных подушек, вдруг проснулся шаман. Проснулся от ужаса и боли. Ему показалось, что все внутренности его оплело железной проволокой, и ее стягивают, стягивают… Особенно болело сердце. Так болело, что он даже вскрикнуть не мог, только ловил воздух широко открытым ртом – но не мог вздохнуть.