Московская история - [103]

— Что это? Чем это пахнет?

— А, это… липы. Липы цветут. — И она тоже глубоко вдохнула. — Я тоже их чую. Всю ночь.

Она сделала небольшой шажок к окошку, наклонилась к раме, слегка нажала на нее двумя ладошками, и створки послушно разошлись, образуя свободный, темный створ в глубину комнаты. Светлана без слова взяла Ижорцева за руку и легко перешагнула через подоконник. Ижорцев, следуя за своей уже втянутой в дом рукой, тоже перешагнул подоконник и там, на скрипучих половицах, остановился как вкопанный, но тут же натолкнулся на ждущую, ошеломляюще ласково приникшую к нему Светлану.

— Что это… — пробормотал он.

— Это я, — прошептала Светлана. — Теперь я плачу. Я умоляю тебя.

На следующий же день в сумерки Ижорцев снова приехал к ней в горбатый переулочек. В ветвях старой липы, склонившейся к самой крыше дома, посвистывала какая-то птичка. Светлана ни за что не хотела зажечь лампу в комнате.

— Тут такое убожество, — говорила она, — не хочу, чтобы ты видел. Ты небось привык к хоромам.

— Ладно, ладно, — морщился Ижорцев, — зачем ты, Светка.

Темнота комнаты так же, как прошлой ночью, пахла липовым цветением и очень старым, трухлявым деревом. Несколько раз Ижорцев почувствовал, что его обжигающе укусило в предплечье какое-то насекомое. Но голова колдовски кружилась, Светлана опять с обезоруживающей доверчивостью трепыхалась у его груди. Он шепотом объяснял ей разные женские премудрости, радуясь ее нетронутости, упиваясь своей мужской ролью защитника от опасностей, раскинутых природой на таинственной дороге любви.

— Это судьба, — шептала Светлана, а Ижорцев не чувствовал затертости этих слов. — Судьба, судьба, от нее ведь не уйдешь, правда? Нам с тобой с самого начала была судьба. И ничего тут не поделаешь.

Она успокоилась быстрее, чем думал Ижорцев. Вошла хозяйкой в их призрачный дом, набралась открытой уверенности в себе, беспечной твердости. Лишь с легкой брезгливостью относилась к своей неустроенности. Вскоре Ижорцев начал замечать, что горбатый переулочек не так уж незаселен и пустынен, как это ему показалось вначале. На завалинке напротив дома появились монументальные тетки и худые старушки, издали рассматривавшие его машину. Ижорцев подумал, что поступает неосторожно, оставляя машину прямо под окном, и нашел место на соседней улице, куда примыкал боковой фасад здания больницы и стояло обычно несколько машин. Вскоре хозяйка комнаты сказала Светлане, что хотела бы получать за квартиру побольше, не то у нее вообще отпадет охота сдавать жилплощадь внаем и причинять себе неудобства на старости лет. А потом случилось вообще неприятное: однажды сосед на стоянке обратил внимание Ижорцева, что у него запачкан багажник машины. Ижорцев взглянул и похолодел. Детским школьным почерком было выведено с помощью фломастера: «Светкин хахаль». Сосед повозмущался насчет хулиганских проказ мальчишек и уехал. А Ижорцеву пришлось откупорить запасную баночку эмали и закрасить информационное сообщение. Он с ужасом припомнил двух-трех байстрюков, шнырявших с хоккейными клюшками по первому снежку горбатого переулочка. И понял: кончилась легкая пора любви, как кончилось лето. Наступает зима с ее неудобствами, теснотой, холодами. Низенькое окошко заклеили, вставили по-старинному вторую, цельную, раму, и к Свете теперь нужно было ходить через затхлые сени, темную кухоньку с коричневыми от жирного газового нагара трубами и комнату хозяйки, постоянно морившей клопов с таким видом, будто Ижорцев их специально приносил с собою.

Ижорцева угнетала и раздражала эта дремучая неуступчивость нравов горбатого переулка, такая дикая среди комфортабельного современного равнодушия к чужим делам. Ездить к Светлане становилось неприятно. Он чувствовал подступающий нажим ситуации, которая рано или поздно должна будет вынудить его к каким-то действиям.

«Но почему?! — думал он в досаде. — С какой стати я должен оглядываться на мнение каких-то неизвестных и неинтересных мне людей о том, что касается только меня и Светы? Что за чушь, мораль выживших дикарей, которым когда-то давали право распоряжаться чужими чувствами, диктовать другим свой образ мыслей! Старье проклятое, долго ли еще будет это тянуться за нами?» Досада росла с каждым посещением горбатого переулка. Унизительные препятствия влияли даже на его тягу к Светлане.

Глухим ноябрьским вечером, обняв ее, Ижорцев вдруг услышал где-то совсем рядом с собой сварливый старушечий кашель и потрескивание досок пола под тяжелыми шагами хозяйки. Он резко откинулся на подушку, окрикнул шепотом:

— Ты заперла дверь?

Светлана лежала в темноте, раскинувшись, и ничего не ответила. Она просто ждала его, все остальное ее не интересовало.

— Ты накинула крючок, Светик?

Ему казалось, что хозяйка ходит прямо тут, возле них, в комнате, враждебно шаркая байковыми тапками. Светлана слегка приподнялась на локте, крикнула:

— Антонина Петровна! Включите радио, пожалуйста!

Через минуту вкрадчивый актерский голос с бездушным «выражением» понес в эфир какой-то литературный текст, описывающий травинки и росу у ног косарей.

— Севонька… ну? — руки Светланы властно скользнули к нему.