Московская экскурсия - [23]

—  Значит, вы поддерживаете Советское государство, верно?

Я смутилась.

— Ага! — его глаза блеснули.

Он увидел во мне потенциальную новообращенную. А я почувствовала себя в бурном море. Он и его жена: двое против одного — это нечестно. 

А. победоносно переходил от пункта к пункту, убеждая меня, что никакая другая цивилизация не может сравниться с Советским государством. От рабочих мы перешли к ударным бригадам, от ударных бригад — к коммунистическим ячейкам, от них — к комсомолу, а затем — к кооперативам. Вы и представить себе не можете, сколько рангов рабочих существует в пролетарской России!

Он словно впал в транс, я уже замечала подобное у русских, но на этот раз впечатление было намного сильнее, ведь предо мной был Член Партии. Пока А. говорил, я пыталась разглядеть за официальным фасадом реального человека. Неужели советские принципы не просто напечатаны на нем, но даже выгравированы? Трудно поверить: он обладал живым умом и так быстро загорался от любого моего слова.

Мой собеседник перевел дыхание и заговорил снова.

—  Теперь давайте посмотрим на писателей и художников.

И мы посмотрели на них. Сначала в их красивых квартирах в Доме писателей и в Доме художников. У каждого была своя комната: кровать, стол и стул — все это оплачивается государством, которое гарантирует, что они никогда впредь не будут голодать.

— Но согласитесь: нищета, голод и нужда часто вызывали...

А. подхватил и закончил мою мысль прежде, чем я успела ее сформулировать.

— ...неизбежные разногласия между художниками? Ну, это все в прошлом. Теперь, когда о них заботится государство, подобные трения могут возникнуть лишь от столкновения мыслей...

Я не стала возражать ему и утверждать, что разногласия наверняка возникнут у жильцов Дома писателей, несмотря на гарантированные кровать, стол и стул. Да у меня и не было такой возможности, потому что А. уже перешел к следующему советскому принципу — тому, который избавляет художника от необходимости самостоятельно искать тему будущей работы.

Грубо говоря, для художника в Советской России есть три темы на выбор: падение царизма, революция и рождение нового человека (большевика). Пока А. перечислял их, отметая все остальное, что было в истории, я все больше убеждалась в том, что Советское государство кровно связано с ранним (да и современным) христианством. Оба разделяют ту же nouveau riche[42] идею, что до появления их символа веры — Ленина или Иисуса — в мире царил хаос. Оба провозглашают труд единственной добродетелью и обожествляют труженика. Оба практикуют культ Марии — рожай, рожай, рожай! А воздаяние? Новое рождение. Помните прошлогодний папский эдикт? Его суть: «Богатые, будьте щедрыми. Бедные, будьте терпеливыми, и вам воздастся». Разве последнее утверждение этого гуманного (sic) призыва не сродни советскому плакату? Какие еще награды? Для бедных христиан — рай в будущем, для бедных большевиков — будущее супергосударство. Мир полон воздаяний, но поколения умирают, так и не изведав их. Ленин первый, кто пообещал рай здесь и сейчас, но и сам не дожил до этого. Его имя мерцает повсюду в России, как неуловимая звезда; но его решительность, его чувство реальности, его поглощенность бесконечным настоящим — где они? Какая отступническая доктрина затмила их?

«Новая религия», конечно!

А., которому время от времени поддакивала жена, все выше и выше взлетал по лестнице риторики. У меня возникло ощущение, что эти двое, как и все русские, которых я встречала, заняты надуванием огромного мыльного пузыря своей веры — не сознавая, что он неизбежно лопнет, они мчатся во весь опор к распаду, хаосу и торжеству реальности.

Я попыталась было облечь в слова эти свои ощущения. 

Но А. разбил мой лепет и продолжил наступление, распаляясь от собственных слов:

— Серп и молот, работа для всех, душа каждого русского...

— Мне кажется, — попробовала я робко возразить, — что такая исключительно личная и индивидуальная собственность, как душа...

Но на его визионерских вершинах не было для меня места.

Уж не знаю, как это произошло, но в какой-то момент я упомянула при его жене о лимонах.

А. тут же со стуком спрыгнул с небес на землю.

— Лимоны? Вы сказали «лимоны»?

Мой собеседник переменился в лице. Выражение транса и фанатичный энтузиазм исчезли. Он снова стал похож на человека: линии лица вдруг смягчились и оживились радостью, он весь как-то похорошел.

— Вы сказали «лимоны». У вас есть лимоны? Я кивнула.

Небожитель пересек комнату и в какой-то любовной ярости потряс меня за плечи.

— И вы мне ничего не сказали! Мне сразу показалось: какая-то вы странная. Я тут говорил-говорил, а вы все это время хранили свой секрет! Пойдемте. Мы поедем в моем автомобиле. Не будем терять ни минуты. Возьмите пирожные. Все. Да, все. Не будем терять ни минуты. Мою шляпу, Наташа. Я поехал за лимонами.

Какими красивыми становятся люди, когда они смеются! О, хрупкие пузыри теорий, вы не устояли перед маленьким фруктом с грубой желтой корочкой. Как мало солнца надо, чтобы растопить замерзшую реку!

А., освободившись на время от своих коммунистических шор, стоял в вестибюле гостиницы, прижав к груди восемь лимонов. Он раскраснелся от смущения и радости и не знал, что сказать, только бормотал всякие глупости, из которых я разобрала лишь отдельные фразы.