Москит - [64]

— Который час? — спросил по-английски.

— Уже вставай, — ответила женщина, указывая на окно. — Утро.

Чуть позже она принесла ему часы, и Тео впервые за все это время пришло в голову, что он, должно быть, спал сутками. Боль по-прежнему не отпускала, но куда сильнее его донимали провалы в памяти. Что-то он забыл, что-то очень важное. Или кого-то? Тео решил прочитать «Тигровую лилию». Возможно, в книге найдется ответ. Возможно, узнает, кто такая Анна.

Дни текли долгие, одинокие, и в какой-то момент он понял, что его тянет писать. Но о чем и кому, он не знал. К тому же он быстро уставал и всего боялся. И нестерпимо болели пальцы. Метроном в голове отсчитывал время. Щелкал на задворках каждой мысли, создавая ощущение близкой пропасти. Собственное лицо в зеркале, человек по имени Джерард — все пугало его и вместе с тем вызывало желание вспомнить. Не слишком охотно, с опаской, Тео открыл книгу.

Человек не должен быть изгнанником, потому что это унижение крайне трудно превозмочь.

Тео съежился. Уголек воспоминания занялся и остался гореть.

Что о нем рассказать? Красивого тамильского мальчика с оливковой кожей привезли с полуострова Индостан. Лучшего решения как будто и не придумать. Однако вышло иначе.

Всколыхнулось подозрение. И любопытство. Луч солнца нарисовал щербатый диск на стене. Ветви манго во дворе гнулись под тяжестью плодов. Что-то происходит, подумал Тео. И снова выступила ледяная испарина. Цвета обрели запах. Малиновая кошениль. Кобальтовая синь. От зелени, и желтизны, и коричневых тонов за окном к горлу подступила тошнота, накатила паника. Страх, выкрашенный в камуфляж. Неожиданно Тео схватил ручку и принялся писать.

Свободы не существует. Я не хочу иметь никакой идеологии. Я не вижу смысла… Иметь идеологию значит иметь законы — и убивать тех, кто подчиняется иным законам.

Тео перечитал написанное. Откуда все это взялось, он представления не имел, но что-то словно зудело в голове, требуя выхода.

Ни одно животное не убивает так, как человек. Он убивает себе подобных, подчиняясь какому-то побуждению, — не из чувства голода, не в ответ на угрозу, но зачастую просто из безразличия. Мы живем в джунглях…

Он снова прервался. Мысль проползла по краю сознания и улизнула ящерицей прежде, чем Тео успел ее ухватить. «Быть может, — думал он, — все это как-то связано с женщиной, которую я вижу в снах?» Птица за окном клевала и клевала воздух — будто точки расставляла.

— Отлично! — В комнату вошел Джерард. — Вы не в постели! И пишете! — Его дружелюбие ужасало.

— Я пытался вспомнить, — медленно проговорил Тео. — Вероятно, вы правы. Вероятно, я был писателем.

Слова давались с трудом, каждое грозило оборваться криком. Однако Джерард излучал добродушие, и Тео тем же вечером снова взялся за «Тигровую лилию», твердо решив дочитать.

Он уяснил наконец смысл произошедшего. Он понял, что прошел через ужас, о котором вслух не говорят. И хотя тело его продолжало жить, сознание оцепенело. И он теперь знал, что его сбросили в бездну, где размыта человеческая суть.

Тео пристально вглядывался в слова, с болезненной резкостью вдруг осознав, что читает про себя. Фрагменты прошлого наплывали на него. Он закрыл книгу и увидел, легко и ясно, комнату с высокими потолками, пионы в вазах, письменный стол. На столе груды бумаг и чашка кофе, горячего крепкого кофе. На руку его легла ладонь. Потом другая ладонь, мужская, — должно быть, его собственная — заскользила по шелку. Он увидел обнаженную женскую руку, а затем лицо. И в следующий миг понял, что знает ее имя. Анна. Воспоминания затопили его.

С приходом ночи дом заперли. Охранник остался у ворот, его башмаки периодически поскрипывали по гравию.

— Почему меня здесь держат? — вслух сказал Тео. — Что еще я не могу вспомнить?

Нежданно и с новой силой вернулась паника. Тео загасил лампу и, вытянувшись на постели, слушал в темноте удары своего сердца и слабый шум водопада вдалеке. Думал о женщине в шелковом платье. Анна была его женой. Теперь он знал точно.

Уснул он к рассвету. Проснувшись рано утром, снова почувствовал, как что-то гложет его изнутри. Будто медленно раскручивается лента пишущей машинки. Анна, подумал он. Анна умерла. Он отметил то место на тротуаре, куда она упала, как лист, ветром сорванный с дерева. Отметил цветами. Приносил букет за букетом, завернув цветы в фольгу, чтобы не вяли. Неделя за неделей клал их на асфальт, чтобы место это не было безвестной могилой. Месяц за месяцем возвращался, пусть все и говорили ему, что довольно, что он себя губит. Он не мог понять — как можно губить себя любовью? И разве он должен перестать ее любить только потому, что она умерла? Когда ему сказали, что ее больше нет, он пошел домой. День был морозен, пронзительно ясен, в брызгах ранних крокусов. День, полный птичьих голосов и свежести. Он запомнил. Заметил необъяснимо отстраненной частью сознания. Дома, на веревке для белья, казалось, расцвел экзотический цветок. Тео протянул руку и взял бюстгальтер. Изящная кружевная вещица была выстирана, высохла на солнце, и все же он уловил запах Анны. Теперь он все вспомнил. Увидел как на фотографии — образом недвижным, обманчивым, веским.