Морями теплыми омытая - [6]

Белый попугай с хохолком, напоминающим мягкий шарик на детской вязаной шапочке, хлопотливо бегал по двору среди множества клеток, загончиков, скакал через черное упругое тело шланга, что-то бормотал, вертелся под ногами хозяина, поглядывая на него.

Хозяин невысокого роста, крепкий, с гладко зачесанными назад волосами. Военный летчик, он совсем не похож на военного человека среди таких мирных картин.

— Почему птица не улетает? — спрашивали мы хо-< зяина.

— Сам не знаю, — лукаво говорил офицер, хотя он прекрасно знал, в чем дело. Попугай не улетал потому, что добрый человек полюбил птицу, ухаживал за ней и приручил ее.

В клетке сидели, словно одетые в черные шелковые платья, птицы биу с ярко-желтым клювом, величиной с маленького голубя. Они очень способны и быстро обучаются говорить. Словно подчеркивая это, в ответ на приветствие хозяина одна из птиц отчетливо начала выговаривать:

— Биу! Биу!

Когда были осмотрены все эти маленькие владения, хозяин пригласил гостей к столу. Чуть наклонившись, мягким жестом рук указывая нам путь, хозяин настойчиво призывал гостей первыми переступить порог дома.

На маленьком низком столике были расставлены индонезийские блюда: курица в остром соусе; крабы в своем красном панцире; крупук — нежный, хрустящий, чуть розоватый, приготовленный из сушеных рачков. Было и сатэ — мясо, напоминающее шашлык, только оно приготовляется здесь не на металлических шампурах, как это делается у нас, а на деревянных палочках. Был, конечно, и рис — национальное блюдо, обязательная пища и бедных, и богатых.

За столом мы услышали много поучительного.

— Вы спрашиваете, — говорил хозяин, — почему мы так настойчиво зовем вас войти в дом первыми? Это мы делаем потому, что вы — наши братья. «Далеко от глаз — близко к сердцу», — говорит наша пословица.

— Но голландцев, — в глазах хозяина вспыхнул огонек, — мы пропускали в дом первыми для того, чтобы спасти себя и свою семью, свой дом и свои посевы.

Он подошел к стене и снял черную рамку с выцветшим изображением. Приглядевшись, мы могли рассмотреть портрет уже немолодого индонезийца в типичной яванской шапочке и длинной одежде.

— Это наш далекий прадед, — сказал хозяин. — Видели в саду красную орхидею, около маленького водоема? Вы еще сказали, что ее цвет словно цвет моркови. На том месте, где растет орхидея, был убит мой прадед.

— А почему все-таки вы звали колонизатора войти в дом первым? — спросил один из гостей.

Хозяин решил закурить. Вспыхнул огонек зажигалки и осветил лицо его в горькой усмешке. Он встал, вышел на террасу и нагнулся над деревянным ящиком, в котором мирно спали пестрые щенки. Их мать мгновенно в несколько прыжков очутилась около ящика. Она опрокинулась на спину, но шерсть на ее шее сердито поднялась.

— Защищает детей, — ласково улыбнулся хозяин, — даже мне не доверяет.

Потом он продолжал:

— Перец — это золото. А земля — это сто раз золото. Мы не звали голландцев в свою страну. Они сами пришли к нам. Зачем? Чтобы ограбить нас. Когда индонезиец шел в свой дом первым, то нередко грабитель всаживал ему нож в спину. Индонезиец умирал, семью его выбрасывали; грабитель забирал имущество хозяина. Так было во времена голландцев. Тогда у индонезийцев выработалась привычка — идти в дом после колонизатора, чтобы не подвергать себя смертельной опасности.

Хозяин подошел к другому простенку. Здесь в простой раме был портрет Патриса Лумумбы, вырезанный из какого-то журнала. Лумумба был запечатлен со своей милой улыбкой. Почему-то казалось, что он деликатен и говорит тихо, не повышая голоса.

— Вот Лумумба, — говорит хозяин, — был очень доверчив и поплатился за это. Я сказал своему сыну: если тебе представится случай, брось камень в тех, кто убил этого человека. Ты должен мстить за него.

Когда мы уходили, была поздняя ночь. Все в садике слилось. Только цветок красной орхидеи, словно маленький маяк, сверкал в темноте.

Пропасть

Это было днем после обеда.

Как всегда, щедро грело индонезийское солнце. За окном стоял шум улицы. Началось с разговора о танцах.

— Я хочу сказать откровенно, — начал индонезиец Азиз, — что индонезийские танцы для меня не интересны. Подумайте, что это такое, — и он сделал жест пальцами, повторяющий движение танцовщиц: медленные, словно застывающие.

— Это дело вкуса, — заметил другой собеседник. — Но даже рождение нового искусства не будет означать отказа от лучших традиций, от культурного наследия, которым располагает народ.

— У народа есть свои заветные кладовые. Он собирает туда по крупице самые дорогие сокровища. И то, что попадает в копилку народа, — хранится веками.

Кто-то вмешался в разговор и спросил:

— А какой будет новая культура Индонезии?

— Очевидно, она будет развиваться как культура различных частей Индонезии. Из этой культуры будет создаваться новый сплав. Но теперь, может быть, легче будет выплавлять такой сплав. Даже в века колонизаторов не замолкли песня и гамеланг и не умерли танцы на Яве и Бали. Вам не приходилось видеть, как растение, развиваясь, пробивается даже сквозь трещину в асфальте? Так велика сила жизни! А народ — это не маленькое хрупкое растение.