Морской старик - [18]

– Подожди! Не бормочи! – нервно окрикнула его девочка. – Ты всегда торопишься.

Она тщательно ощупала трут.

– Сухой, сухой… – шептали ее губы.

Митя увидел, как Маня зажала в левой руке камешек, а под ним часть трута и, прикрыв лезвие ножа берестой, начала обухом усиленно колотить по камешку. Посыпались искорки. Сначала одна, две, а потом много-много, целый поток.

– Да, да, Маня, огонь, живой, живой огонь! – твердил Митя, а сам трепетал. От нервной дрожи у него не попадал зуб на зуб.

Запахло гарью. Из трута потянулась легкая струйка дыма. Маня положила его на тоненький листик бересты, которую свернула трубочкой, но так, чтобы трут видно было на одном ее конце.

Маня легонько дула на трут, а он тлел все больше и больше. Наконец вспыхнул огонек. Его золотистый язычок охватил бересту. Она затрещала, задымилась…

– Вот он, огонь! – закричал Митя.

– Тише! Спугнешь, огонь спугнешь! Разве можно кричать? Он только родился, он совсем маленький, а ты кричишь. Нехороший ты мальчишка! Никогда больше с тобой не поеду.

Митя сконфузился, а девочка взяла еще бересты, подожгла ее и поднесла к куче стружек. Пламя становилось все ярче и ярче. Мане хотелось быстро вскочить и закричать во весь голос о том, что она добыла огонь, но, вспомнив, как ругнула Митю, она степенно сказала:

– Теперь тепло, сухо будет, рыбу и мясо можно будет жарить.

Митя молчал.

– Только все же немного подождем. Положим побольше толстых дров. Костер будет разгораться, а мы снаружи побудем. А то дым глаза выест.

С огнем стало веселей. В тот же вечер Митя ел жареную кету с ягодами. Она была совершенно пресная. Мальчик сначала морщился, с трудом глотал, но обильная слюна сдабривала непривычное для него блюдо.

Мох из старого шалаша перетаскали в новый и вечером долго сидели у огня. Маня рассказывала Мите о своих путешествиях по тайге с оленями зимой и летом. Там, далеко за хребтом, есть большущие реки и обширные озера. По их берегам растут кедровые леса. Там лучше. Сюда, на берег моря, эвенки летом приходят ради оленей: здесь мало комаров и мошек и зверям (эвенки оленей называют зверями) легче питаться. Потом здесь можно наделать порсы из вкусной кеты и наловить нерп. Из нерпичьей, а особенно из сивучьей кожи выходят крепкие ремни на упряжь оленям, а также крепкие подошвы.

– А когда ты научилась нерп ловить? – спросил Митя.

– Мы долго с нивхами жили, вот от них и научилась. Как только дождь перестанет, я еще нерпу убью и вырежу длинный ремень. Нам нужен длинный ремень; прошлый раз об этом мой отец говорил. Там на берегу нерп мало, а здесь их много.

– А меня, Маня, научишь?

– Тебя очень трудно научить. Ведь ты их боишься.

– Нет, я теперь уж не боюсь. Только давай сначала я маленькую убью. Может быть, детеныша найдем. Вот я его и прикончу.

Маня громко рассмеялась:

– Понятно, с маленьких надо начинать. Не знаю только, найдем ли сейчас маленьких.

– Если не найдем маленьких, я тогда большую убью. Как хвачу ее по морде палкой, она и свернется…

– Так, так, Митя. Хорошо, хорошо, ты большой охотник будешь, – иронически говорила Маня. – Только никогда не хвались раньше. Никогда, понимаешь? Сначала убей, а потом скажи: «Это я убил». Так лучше.

Первый костер для сигнала дети решили зажечь завтра утром.

– Может быть, тише будет. Если тише будет, дым высоко-высоко кверху поднимется – тогда все увидят. И отец мой увидит, и там на заводе увидят. А тише завтра должно быть, потому после дождя всегда ветер тише бывает.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В эту ночь, когда дети сидели у своего огня и весело беседовали, мать Мити не могла уснуть. Гнетущая мысль о гибели сына лишила ее сна и слез.

– Чует мое сердце недоброе, – причитала она: – погиб мой мальчик! Вот уже третьи сутки, а они не возвратились.

Однажды в присутствии мужа она высказала неудовольствие по адресу Мани, но отец Мити запротестовал:

– Не надо сейчас никого обвинять. У эвенков горе не меньше нашего. И кто знает, может быть, во всем виноват Митя. Может быть, это он соблазнил девочку поехать.

Ветер по-прежнему рвал листья с деревьев, и прибойные волны были настолько велики, особенно на баре[20] речки, что Василий Игнатьевич не рисковал трогаться с места. На соседней рыбалке, куда ходил рабочий завода, тоже отказали в катере и предупредили: выйти в море можно только через день после затишья, когда уляжется мертвая зыбь.

На рассвете Елена Петровна позвала Катю, и они пошли на мыс посмотреть море. Стало немного тише. Горизонт был закрыт тяжелыми тучами, небо мутное. Через вершины гор быстро проносились лохмотья облаков, цепляясь за остроконечные каменные глыбы. Море кипело, билось о берег. По приплеску далеко-далеко видна была белая кайма прибоя.

Мать Мити пристально смотрела на море, словно искала ответа на мучительный вопрос: жив ли мальчик? Катя не спускала взгляда с островка. Ее узкие глаза то еще больше суживались, то расширялись. Вдруг она схватила за руку Елену Петровну:

– Смотри, они живы!.. Да, да, живы… Смотри, смотри! Видишь?

– Где? Что там? Ничего не вижу!

– Ах, как ты плохо смотришь! Разве ты не видишь на острове дым? Вон, вон! Они, они костер жгут.

Над островом, на фоне черных туч, тянулась белая струйка дыма, то припадая, то взмывая вверх.