Морской скорпион - [17]

Сергей радостно пересел на весла и стал ровно и сильно грести. Ему очень неприятно было, что он запутался, потому что он оказывался совершенно беспомощен, когда и раньше, бывало, запутывалась леска.

Действуя зубами и пальцами, хозяин быстро распутал его ставку, и когда они снова подошли к тому месту, где ловилась рыба, он уже снова опускал шнур в воду. Но теперь рыба почти совсем не ловилась.

— Случайная стая, — опять повторил хозяин свою версию, как будто неслучайная стая должна стоять на месте, а случайная может быстро передвигаться. — У меня что-то подцепилось, — вдруг сказал он.

— А что? — спросил Сергей.

— Не пойму, — сказал Володя, прислушиваясь к шнуру, — а-а, скорпионы.

Он выбирал шнур, а Сергей, свесившись с лодки, внимательно смотрел в воду. Наконец появилась ставка. На самых нижних крючках ее он увидел две рыбы, одну большую, величиной с охотничий нож, другую поменьше, с ладонь. Спины обеих рыб были покрыты розовыми хищными пятнами.

— Видишь, на спине? — спросил хозяин, вытянув ставку и держа ее за бортом.

На спине, особенно заметный у большой рыбы, торчал плавничок, вроде маленького черного пиратского паруса. Плавничок этот сокращался, то складываясь в колючку, то нервно развертываясь.

— Не дай бог, ударит, — сказал Володя просто и, все еще держа одной рукой ставку подальше от лодки, стал искать в ящике, чем бы оглушить рыбу. Покамест он искал, маленький скорпион слетел с крючка и нырнул в глубину, а большой яростно трепыхался, и колючий пленчатый плавничок на спине то складывался, то, злобно напрягаясь, разворачивался.

Володя достал гаечный ключ, подвел ставку к наружному борту лодки и, когда скорпион, качавшийся на ставке, притронулся к борту, двумя-тремя ударами размозжил ему голову.

После первого удара, почти не задевшего его, скорпион с такой силой откачнулся, что чуть не долетел до Сергея, склоненного над бортом. Сергею показалось, что скорпион в последнее мгновение напряг свой ядовитый плавник, чтобы хотя бы этим плавником дотянуться до него.

Сергей вздрогнул и отпрянул. Вторым и третьим ударом Володя размозжил ему голову и, уже рукой обхватив расплющенную голову, сдернул дряблое тело рыбы и выбросил его в море. Скорпион медленно пошел ко дну.

Они еще некоторое время порыбачили, но больше рыба не шла.

— Случайная стая, — сказал Володя, и они пошли поближе к берегу, чтобы ловить разную рыбу на наживку.

Сергей вынул сигарету и с наслаждением закурил, откинувшись на корму. Он почувствовал, что скучает по жене, и ему это было приятно. В последнее время в их отношениях появилась какая-то трещинка, но он не мог разобраться в том, что происходит между ними.

Он не знал, как это себе объяснить, просто порой вставало ощущение какого-то тупика. А может быть, дело не в ней, а в работе?

Сергей Башкапсаров преподавал древнюю историю в московском институте, расположенном за городом, в довольно живописной местности на берегу Москвы-реки.

Пять лет назад он защитил кандидатскую диссертацию на тему «Идеология древней Спарты». Защитил, судя по всему, блестяще, один из оппонентов даже предлагал слегка доработать диссертацию и защищать ее как докторскую. В институте, от директора до уборщиц, все к нему относились хорошо, а некоторые даже любили его. Во всяком случае, он так думал. Природа наградила его огромной доброжелательностью, и это волей-неволей вырывалось наружу и чувствовалось людьми.

Ему позволено было говорить, и не только на научных советах, больше, чем другим. И он говорил, но в то же время нельзя было сказать, что он злоупотреблял хорошим отношением к себе.

Он знал, что в своей области он продвинулся чуть-чуть дальше существующих научных представлений, и это давало ему ощущение прочности своих возможностей. Именно это ощущение прочности своих возможностей, понимание того, что он имеет свою, новую точку зрения на некоторые достаточно важные старые проблемы, уверенность, что эта точка зрения верна, заставляли его особенно медленно, кропотливо, всесторонне исследовать свою тему, чтобы представить ее не только во всей полноте научной аргументации, но и во всей эстетической полноте, дающей сладостное ощущение утоленности истиной.

Формально работа его называлась «Нравственный тип идеологии древней Спарты», она была продолжением старой его работы, хотя острие мысли, суть ее состояли в сравнении идеологии древней Спарты с другими, более поздними идеологиями, противоположными по целям, но сходными по следствиям, благодаря близости нравственного типа.

— Далась вам эта Спарта, — слегка поморщился директор института, но тему диссертации подписал.

Это было четыре года назад. Время шло, а он все откладывал защиту. И то, что с некоторым скрипом можно было выставить на научное обозрение пять лет назад, сегодня грозило скандалом. И не только скандалом. Само пребывание его в институте, вся его научная жизнь (он не хотел думать: карьера) на этом могли закончиться. В конце концов, он мог бы и не защищаться. Его вполне устраивало его теперешнее положение. Вполне? Да, вполне. Ведь если он овладел какой-то истиной, неужели ему при помощи диссертации нужно ее демонстрировать людям?