Морской пейзаж - [20]

– Мой муж военный, вот брат и решил, воспользовавшись этим, завести связи с армией. Потому он и обратился ко мне…

В этот момент пальцы адвоката, теребившие скатерть, вдруг замерли.

– Ваш муж военный? Мать ответила с гордостью:

– Да, генерал-майор.

Недовольство с лица адвоката моментально исчезло. На нем появилось нечто похожее на улыбку, глаза сверкнули, и он, внимательно посмотрев на них, сказал:

– О-о, военный, о-о, генерал-лейтенант… Во время войны это было прекрасно. Может быть, сегодняшние трудности – расплата за прошлое благополучие? В общем, заниматься этим делом я отказываюсь. Поезжайте куда-нибудь еще и пригласите другого адвоката или предпримите еще что-либо – можете делать все что угодно. Возможно, вам не все понятно, но объяснить лучше я не в состоянии. По-моему, самое благоразумное для вас поступить так, как я предлагал с самого начала.

Синтаро почувствовал, что краснеет. Он даже не понимал почему – может быть, потому, что ему стало стыдно? А потом, почувствовав комичность ситуации, рассмеялся. Он продолжал смеяться и выйдя из дома адвоката. У него возникло ощущение, что он наконец-то встретился с человеком, о существовании которого совсем забыл. Вдоль широкой улицы, по которой они шли, тянулись сгоревшие казармы. Когда Синтаро учился в начальной школе, отец служил здесь полковым ветеринарным врачом. Он красовался на лошади, хотя сидел на ней неловко, весь подавшись вперед, будто вцепившись в гриву. Но к чему знать об этом адвокату? Ему вполне достаточно сведений о том, что его клиент – профессиональный военный, генерал-майор (то, что он повысил его в чине, роли не играло). Но ведь стыд за профессию своего отца он испытывал так давно. После его возвращения прошло уже четыре года. Он забыл даже, что долгое время они с матерью жили на жалованье отца. Под ледяным взглядом адвоката Синтаро вспомнил старую свою мысль, к которой не раз возвращался в глубине души: после войны профессия «военный» ликвидирована, поэтому и ему не мешало бы забыть о профессии отца. Стыд его был сродни тому, какой испытываешь, если обмочишься, не в силах сдержаться… Кто твой отец? Говори! Не понимаешь? Ветеринарному врачу достаточно взглянуть на лошадь, и ему сразу же ясно, что с нею… Отойди от лошади, не то заразишься.

Громкое чиханье врача напомнило Синтаро ледяной взгляд адвоката. Разумеется, между этими двумя людьми нет ничего общего. Адвокат отказался защищать семью Синтаро, а врач внимательно осмотрел больную, поступившую к нему от коллеги, лечившего ее до него. Что же тогда заставило Синтаро при первой же встрече отнестись к врачу так настороженно? Однажды вечером Синтаро сам видел, как он играет с больными в мяч. И они радовались всякий раз, когда долговязому врачу не удавалось поймать его. «Плевать», – громко кричал он, смеясь, подбирал мяч и, широко размахнувшись, снова бросал его. Тут он увидел высунувшегося из окна Синтаро и, сразу же перестав смеяться, еще раз-другой лениво бросил мяч и скрылся в больничном корпусе.

Синтаро, безусловно, все преувеличивал. Он, безусловно, преувеличивал и роль мужчины с забинтованной шеей. Это был тот самый человек, который безмолвно стоял у дверей, наблюдая за тем, как Синтаро направляется в палату матери, где ей обрабатывали пролежни, – он всегда безмолвствовал. Когда Синтаро проходил по коридору, тот, не говоря ни слова, следовал за ним с совком и веником и подметал, чтобы не осталось никаких следов. То же самое произошло, когда Синтаро прилаживал штору. Мужчина хмуро наблюдал за его неловкими действиями и, казалось, готов был сказать: хватит прилаживать такую неудобную вещь. Но промолчал и лишь внимательно наблюдал за его действиями, недовольно покачивая головой, а потом ушел, стараясь ступать бесшумно. Синтаро казалось, будто он неотрывно за ним наблюдает. Возможно, он знал, что Синтаро дает иногда больным сигареты. Однажды, когда он сидел у постели матери и курил, в забранном решеткой окошке, выходившем в коридор, показалось лицо этого человека. Синтаро решительно поднялся и пошел узнать, в чем дело, но мужчина ужасно растерялся и замахал руками… Может, он глухонемой, подумал Синтаро. Но тут же отбросил эту мысль, вспомнив, что не раз видел, как тот разговаривал с больными и санитаром. В такие минуты мужчина, скрестив на груди руки, внимательно слушал собеседника, многозначительно покачивая головой – то утвердительно, то отрицательно…У мужчины грустно задвигались губы. Тогда-то Синтаро впервые заметил: к повязке на шее прикреплена стеклянная трубка. В руке у мужчины был вентилятор, и он сказал, что может одолжить его.

Синтаро не знал, как быть. Он стыдился своего заблуждения и непонятливости – ведь он не сразу сумел сообразить, чего хочет от него этот человек. Внимательно присмотревшись, он увидел – кожа у мужчины желтая и дряблая, над глубоко посаженными глазами – редкие седеющие брови. Глаза мутные, невыразительные… Пожалуй, они могут походить на глаза жандармского прапорщика?… Во всяком случае, он не производит впечатления человека, способного на бескорыстное дружелюбие. Хотя Синтаро, разумеется, и в голову не приходило, что он предлагал ему вентилятор с какой-то корыстной целью… В общем, Синтаро решил взять его. Огромный черный вентилятор устаревшей конструкции казался непосильно тяжелым для этого человека. Прикрепленная к шее стеклянная трубка дрожала при каждом вздохе. Синтаро поблагодарил и поспешно взял из его рук вентилятор. А тот, отдав его, рысцой побежал в самый конец коридора и появился вновь с длинным шнуром. Ведь в палате не было ни одной электрической розетки. Он присоединил шнур, потом направился в служебное помещение поискать штепсельную вилку. Поскольку он все это время молчал, действия его казались еще более энергичными и продуманными. Синтаро спросил, не тяжело ли ему дышать, но мужчина, оставаясь на четвереньках, отрицательно покачал головой. Убедившись, что вентилятор в палате матери работает, он стремительно скрылся за дверью, Синтаро даже не успел поблагодарить его.