Морские повести - [40]

Слушая Копотея, Аким все чаще вспоминал теперь старика Митрофана Степановича: так он и не сказал тогда, что же нужно сделать, чтобы облегчить матросскую участь. Но если бы сказал, — верил Кривоносов, — то сказал бы наверняка то же самое, что говорит сейчас Копотей.

Аким решил открыться Копотею, рассказать ему о том, что вот нет ни одной весточки от Кати, и не знает он, что с нею, как она там живет, и мучает его эта неизвестность. Уходил в море — больная она была…

Копотей выслушал его молча.

— А ты, Аким, не отчаивайся, — успокоил он. — Такая девушка не разлюбит и не забудет. Ну, а если писем нет — это понятно. Офицеры — и те жалуются, что не получают свежую почту. А нашему брату матросу, кроме всего прочего, письма еще и вредны: чего доброго, узнает кто-нибудь о том, что в России сейчас неспокойно…

Однажды Копотей, когда они были вдвоем, достал из-под форменки какой-то листок, старательно свернутый несколько раз:

— На-ка, почитай. Еще от самого Петербурга берегу!..

Аким развернул листок, прочел первую строчку: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Это кто же такие — пролетарии? — с интересом спросил он.

— Ну, люди, у которых нет ничего. Понимаешь: ничего, кроме собственных рабочих рук. Вот как у тебя, например, — пояснил Копотей. — Ни кола ни двора, одни мозоли…

— Что ты! — удивился Аким Кривоносов. — Мы с той поры, как из Киева приехали, кое-какой худобишкой обзавелись. Какой же я… пролетарий? Я самый что ни есть хлебороб.

— Во-от оно что! — насмешливо-добродушно протянул Копотей. — Однако, как говорят у вас на Черниговщине, це дило треба розжуваты… Вот скажи-ка ты мне, хлебороб, земли у тебя много? Небось десятин пятьдесят имеешь?

— Полдесятины… на шесть душ, — глухо отозвался Кривоносов. — И та — один суглинок.

— Та-ак. Скота, конечно, много?

— Смеешься? Тело́к годовалый да еще недавно полтора десятка кур завели, писал отец.

— Тело́к, стало быть, на шестерых? Тебе достается что-то побольше полноги? При твоем богатырском росте на один хороший обед. Так или нет?

— Ну, так, — подтвердил Кривоносов. — Однако тоже соображай: тело́к-то подрастет!

— А пока подрастет, его за недоимки успеют взять. Может статься?

— Может…

— Вот видишь. Земли у тебя, выходит, нет, скота — тоже. Чем же ты богат? Поди, хоромы какие-нибудь отгрохал в своих Крутоберезках?

Кривоносов не сдержал невольной улыбки:

— Хоромы? По сию пору ютимся у бобылихи Варвары. Избенка-то наша, как переехали мы в Киев, завалилась, а вернулись — все мочи нет строиться…

— И выходит, хлебороб, что и впрямь ничего, кроме собственных мозолистых рук, у тебя пока что нет, — подвел итог разговора Копотей. — Вот, оказывается, и есть ты самый настоящий бедняк пролетарий.

Кривоносов задумчиво почесал в затылке: возражать Копотею было нечего.

— А что, скажи на милость… — начал он, но так и не удалось ему ни листок дочитать, ни закончить этот разговор: боцманская дудка настойчиво звала на палубу. — Ничего, мы с тобой еще не раз потолкуем, — обнадежил его Евдоким Копотей. — А пока что — спрячь, пролетарий, подальше листочек да шагай на ученье…

ГЛАВА 7

1

Митрофан Степанович неожиданно заболел.

Еще в пятницу вечером он начал жаловаться на то, что его ломает и лихорадит. Ссутулившийся, молчаливый, с потемневшим лицом, он сидел в углу и дымил своей трубкой, безучастный ко всему. Мимоходом Катя потрогала его лоб: горячий!

— Ты вот что: ложись-ка, а я сейчас за доктором сбегаю, — предложила она.

— Зачем? — безразлично возразил старик. — Что у нас — денег девать некуда? Ведь он, доктор, меньше, чем за целковый и не пойдет, а у нас и так до твоей получки навряд хватит… — Он просяще поглядел на Катю: — Вот если бы ты мне косушечку сообразила, иное дело. И расход невелик, и лечение проверенное, матросское, — невесело пошутил он. — С перчиком наведу — пойдет по жилам, утром, глядишь, здоровым встану.

Катя сбегала на угол, в лавчонку, но и водка не помогла старику: к ночи он горел.

Всю субботу Катя работала, не соображая, что она делает; мысли ее были дома: как там отец, не стало ли ему хуже. Вечером она собралась домой пораньше, — тетя Поля, узнав, что случилось, сама заторопила ее — иди, иди, чего ж ты тут прохлаждаешься? — и начала собирать пакет с какой-то снедью. Но тут вошла хозяйка.

— Ты что, уже уходишь? — недовольно сказала она. Катя пыталась объяснить ей, почему она торопится, но хозяйка не слушала. Она пожала плечами: ей-то до всего этого какое дело? — Ну что ж, если нужно — иди, — нетерпеливо оборвала она девушку. — Только завтра, пожалуйста, приди пораньше. У Игоря Вениаминовича день рождения, будут гости… Правда, приглашенных немного, время военное, но все-таки…

И вышла из кухни.

— Вот тебе и на! — огорченно покачала головой тетя Поля. — Ничего, Катюша, не поделаешь, придется прийти… Да что ж это она меня не упредила? Надо будет с утра на рынок отправляться.

Утром в воскресенье, еще затемно, Катя собралась на Садовую. Она приготовила отцу обед, убрала в комнате и в нерешительности остановилась возле постели старика:

— Я пойду?

— Иди, доченька, иди, — поспешно согласился Митрофан Степанович. — Мне малость легче — ничего, отлежусь…