Морская раковина - [5]

— Эй! Дьявол из преисподней! Нам ведь крышка?

Он молча смотрит мимо меня.

Внизу, где притаилась темная душа корабля, две пробоины. Волны смыли со штирборта все, что там было.

До чего невыносимо трещит бизань-мачта!

— Эй! Торопись!

Мне ясно: пришло время подумать о боге.

Ну что ж… ничего плохого я не совершил в этой жизни. Нежно любил свою мать. Чтил светлую, святую память отца. Помогал, когда мог и сколько мог… Верил: человек должен жить, как дерево, — цвести, чтобы радовать чьи-то взоры, и дарить плоды всем жаждущим… Никогда и никто не пролил слез по моей вине.

— Торопись!

Все это зря, старые морские волки! Все это зря, темнолицые, прокаленные солнцем мореходы! Никогда больше не ступит ваша нога на твердый берег. Слышите? Это про вас и про меня кричит угрюмый ворон: «Never more!»[2]

Стоит ли так выбиваться из сил? Ждите. Ждите, как я, рокового часа и постарайтесь разглядеть в глубокой пропасти вашей памяти следы грехов.

…Никогда и никто не пролил слез по моей вине.

— Торопись!!

Прощайте, мои родные. Мама! Славная моя старушка, смешливая и седая, тебя давно уже нет с нами… Сестренка Фелипа… Какое воинственное имя! Ты такая высоченная, некрасивая, нескладная, но беспредельно добрая… И ты, моя Мария Тереса, красавица, шальная голова и золотое сердце.

Простите меня, родные, если хоть однажды я обидел вас… И вам, возлюбленные мои, вам тоже я говорю простое и неумолимое слово «прощайте». Ведь каждая из вас всегда занимала свой уголок в моем сердце.

Прощайте, Клара, Исабель, Антоньета, Мария Астерия, Фернанда…

No good bye… till bye and bye only, Evelyn, my sweet blonde little girl[3]!

Я прощаюсь и с вами, дорогая Гертрудис. Забавно вспомнить, как вы пытались прельстить меня, молокососа, совсем еще слепого щенка, бескрайними плантациями какао.

Вы — сорокалетняя женщина, уже обогнувшая мыс Доброй Надежды в своей судьбе…

…Я так признателен тебе за спасательный круг, мой непокорный капитан с громоподобным голосом! Я прикреплю этот круг к своему телу, как этикетку к бутыли: пусть хоть узнают, какого я свалял дурака, отправившись в плаванье на этой дырявой посудине, которая, носит слишком пышное имя: «Жемчужина Тихого океана»… Так называется мой прекрасный город…

Я все равно утону, несмотря на спасательный круг. Даже если ты приделаешь к нему мотор… Должно быть, Остров Мертвых — самая близкая земля. Двойное спасибо за твою заботу и милосердие.

Эй! Капитан! Когда же мы наконец отправимся на дно? Ведь это ожидание так же мучительно, как и всякое другое.

Я давно приготовился к смерти. Со всеми, кто любил меня и кого любил я сам, простился. Наверно, думы мои уже успели долететь до моих близких и легли им на сердце тяжелым камнем.

— Что теперь будет с Гонсало? — скажут на берегу.

Одни станут молиться — другие заплачут. И все так или иначе будут просить за меня всевышнего. Спасибо, дорогие. И еще раз прощайте…

Ах! Ведь, прощаясь со всеми, я совсем забыл о тебе, Эухения, маленькая смуглянка с зелеными глазами. Забыл о твоей молчаливой любви. Прости меня.

Я не любил тебя, но понял, что ты любила меня сильнее всех. Не спрашивай, отчего я не любил тебя. Да, да, не спрашивай. На такой вопрос у меня нет ответа. Сердцу не прикажешь.

— Торопись! Ш-шш-ш!

— Э-эй!

В разодранных парусах воет ветер. Это похоронная песнь. Не мешайте петь ветру, моряки. К чему ваши надсадные крики? В его песне — щебетанье птиц, шорох падающих листьев; в его песне — каждому слышны голоса любимых… Разве это не голос моей матери: «Сынок»?

— Э-эй!

Неужели я не любил тебя, Эухения? Какая ложь! Это была непоправимая, нелепая ошибка. Я всегда любил тебя, всегда.

Я люблю тебя, слышишь?

Только теперь меня осенило. И буря в моем сердце еще страшнее, чем на море. И любовь моя, которая так долго молчала, ослепительно сверкает… Эвоэ!

Я люблю тебя, слышишь?

Как же я не знал об этом раньше? Почему только теперь, когда всему конец, мне открылось мое сердце?

Как много непознанного таится в глубинах нашей души, и мы так и живем в полном неведении, пока какая-то грозная сила не подымет все на поверхность…

Ведь только во время больших отливов обнажаются скалы подводных островов.

Стало быть, не теперь, а гораздо раньше загубил я свою жизнь, свое счастье.

Кто знает, в каком бы краю был наш дом, твой, Эухения, и мой… Потихоньку я бы старел и полнел от сытой и безмятежной жизни. Было бы у меня пять или даже шесть сыновей. Обязательно сыновей, чтобы все они как один выросли защитниками Эквадора.

А ты всегда была бы рядом со мной. В твоих ласковых зеленых глазах — порой влажных от слез радости — я видел бы наше прошлое. А в чистых глазах наших сыновей нам обоим засияли бы лучи будущего, будущего, которое придет, когда нас не станет.

Я, как крепкое дерево, пустил бы корни. И не стал бы тем, кем я стал: неприкаянным бродягой, который плывет на утлом суденышке по разъяренному океану.

— Торопись!

Это была роковая, непоправимая ошибка.

Когда же мы, капитан, отправимся наконец на дно?

Дезертир

анималась заря. Чудесные краски — желтые, темно-лиловые, пурпурные, розовые — покрывали небо в это утро. И на фоне такого редкостного сочетания красок багровый шар солнца казался сгустком крови на куске свежего мяса.