Морская прогулка - [34]

11

На мокрой, как зимний тротуар, палубе ни души, но сквозь серую пелену проступала призрачная труба. Жорж, еще не сбросивший с себя оцепенение — «да я проспал бог знает сколько часов!», — не сразу понял, что это за гигантская летучая мышь висит в тумане над гладкой поверхностью моря рядом с бортом корабля. Рыболовецкое судно, очертания которого, смазанные туманом, неясно отражались в воде, неподвижно застыло перед ним с болтавшимися на мачте сетями. Черноволосые, смуглые, с волосатой грудью, бородатые матросы смотрели на Жоржа. У самого старшего руки были сплошь покрыты татуировкой и напоминали каких-то синих рыб. Он крикнул довольно холодно: «Привет!» Может быть, он надеялся, что никто не откликнется на его зов, не появится на палубе?

— Привет, — ответил Жорж, но как-то неуверенно, он все еще был под впечатлением недавнего кошмара.

— Спусти трап! Мы поднимемся!

— Что-что?

— Трап, я говорю!

— Ну нет!

И он отрицательно помахал рукой перед лицом, чтобы подкрепить свое «нет», что произвело на рыбаков впечатление разорвавшегося снаряда.

— Это почему?

— Таков приказ.

— Сходи, передай капитану, что мы здесь.

— Вы за него не тревожьтесь!

Старик сплюнул в море, посовещался с одним из своих товарищей, наклонив голову, чтобы лучше слышать.

— Что у вас случилось? Неприятности?

— Неполадки с машиной.

— А куда делись лодки?

— Рыбачат!

— Что все это означает?

Молчание. Сети, крылья летучей мыши, местами казались коричневыми. На крыше рулевой рубки поблескивал, весь стекло и никель, прожектор с красным верхом. Вся палуба была заставлена ящиками.

— Мы могли бы вам помочь! — снова крикнул старик, явно раздосадованный уклончивыми ответами Жоржа.

— Спасибо!

— У нас на борту лучший механик Палермо! Пойди, скажи это капитану!

— Не стоит. Наш тоже не промах.

Незаметно рыбаков чуть отнесло в сторону, но они снова приблизились. Теперь лучше были видны заплаты, вмятины, ржавая железная обшивка корпуса, грязная палуба и на покрытой эмалированной краской швартовой бочке название судна — «Милаццо» — и порт, к которому оно было приписано. Один матрос был в военной фуражке с большим полотняным козырьком. Он прилаживал к якорной цепи кошку. Уж не собирается ли он зацепить ее за леер, чтобы перебраться на корабль? Жорж тут же сбегал за карабином, который лежал вместе с другими вещами, оставленными Даррасом, тем самым, из которого стрелял Хартман.

Он твердо запомнил все указания Дарраса, и в частности: не принимать никакой, даже самой незначительной помощи, которая при случае могла бы дать оказавшим ее право на «Анастасиса», позволить им тоже выступить в качестве спасателей. Сицилийцы смотрели на него горящими глазами. Они, конечно, догадывались об истинном положении дел, и это разжигало в них алчность! В Жорже вновь ожил юный курсант из Шершеля, не только воспитанный в духе строжайшей дисциплины, но и преисполненный непреклонности образцового солдата, волонтера, по зову сердца вступившего в армию, душой и телом преданного общему делу, связанного со своими товарищами чувством братства, опьяняющим сильнее вина. Он смутно сознавал, что война все еще живет в нем, словно осложнение после болезни, от которой он никак не может оправиться. Он прекрасно видел, что перед ним жалкие бедняки, работающие на корыстного судовладельца, который нещадно эксплуатирует их. Он знал, каково их положение, и все-таки даже сознание того, что они тоже страдают от несправедливости, не могло поколебать его решимости оказать им сопротивление.

— Мы бы могли вам помочь! — снова крикнул старик.

— Нам ничего не надо! — ответил Жорж очень спокойно и положил ствол карабина на сгиб левой руки.

— Зачем ты взял это ружье? Ты что, нас боишься?

— Я крыс боюсь. И стреляю по ним, чтобы убить время.

— Значит, ты один?

— Нет.

Старого пирата не так-то легко было провести. Он посовещался со своими матросами, и Жорж уже жалел, что солгал ему, поддавшись защитному инстинкту, к тому же карабин мешал ему.

— Сколько вас осталось на борту?

— Немного, но все молодцы, как на подбор!

Голоса их, приглушенные туманом, преодолевали это небольшое пространство, словно усталые птицы. Блестевшие от пота лица были освещены снизу идущим от моря отраженным светом, отблески которого играли также и на двух люках рыболовного судна.

— А ведь ты неаполитанец! — сказал старик, которому это показалось забавным.

— Нечего мне льстить, — ответил Жорж. — И не пытайтесь сыграть на моем тщеславии.

Все рассмеялись при этом удачном ответе.

— Пожалуй, ты из Генуи, — заметил другой.

— Для грека ты слишком хорошо говоришь по-итальянски. И все-таки ты мог бы позволить нам подняться на борт. Что в этом плохого?

Говорили они теперь все разом, перегнувшись через леер судна, и один из них, разыгрывая негодование, широко развел руками, как бы в подтверждение чистоты своих помыслов.

— Ты похож на Иисуса Христа, выставляющего напоказ свои раны, — добродушно заметил Жорж.

— Поручили бы нам починку, — сказал старик. — Мы бы немножко подзаработали. Жить-то всем надо.

— Кому ты это говоришь?

Да, они тоже были бедны, и Жорж с горечью сознавал, что этот мир, где царит несправедливость, способен уничтожить даже чувство солидарности между теми, кто страдает.