Морская Дама - [36]

Она вяло протянула ему руку и заговорила измученным голосом:

— Вы знаете… все?

— Ну, во всяком случае, в общих чертах.

— Почему он это со мной сделал?

Мелвил не ответил, но всем своим видом выразил глубокое сочувствие.

— Мне кажется, — сказала она, — что это не простая бесчувственность.

— Безусловно, — подтвердил Мелвил.

— Это какая-то загадочная фантазия, которой я не могу понять. Я думала… хотя бы его политическая карьера… могла бы заставить его…

Она покачала головой и некоторое время пристально смотрела на папоротник в горшке.

— Он писал вам? — спросил Мелвил.

— Три раза, — ответила она, поднимая глаза.

Мелвил не решился спросить о содержании этой переписки, но она избавила его от такой необходимости.

— Мне пришлось спросить его, — сказала она. — Он все от меня скрыл и не хотел говорить, мне пришлось его заставить.

— Не хотел говорить? — переспросил Мелвил. — О чем говорить?

— Что он чувствует к ней и что он чувствует ко мне.

— Но разве он…

— Кое-что он прояснил. Но все равно, даже сейчас… Нет, не понимаю.

Она медленно повернулась к Мелвилу и, не спуская глаз с его лица, заговорила:

— Знаете, мистер Мелвил, это было для меня страшным потрясением. Вероятно, до сих пор я его просто не знала как следует. Вероятно, я… я его идеализировала. Я думала, что он любит… хотя бы нашу работу. Он действительно любил нашу работу. Он в нее верил. Я убеждена, что он в нее верил.

— Он и сейчас верит, — сказал Мелвил.

— А потом… Но как он мог?

— Он… он человек с довольно сильным воображением.

— Или со слабой волей?

— Сравнительно — да.

— Все это так странно, — вздохнула она. — Так непоследовательно. Словно ребенок, который тянется к новой игрушке. Знаете, мистер Мелвил, — она заколебалась, — из-за всего этого я почувствовала себя старой. Намного старше и намного умнее его. Я ничего не могу поделать. Боюсь, что всякой женщине… доводится когда-нибудь это почувствовать.

Она глубоко задумалась.

— Всякой женщине… «Ребенок мужеского пола» — теперь я понимаю, что хотела этим сказать Сара Гранд!

Она слабо улыбнулась.

— Мне все кажется, что он просто непослушный ребенок. А я… я преклонялась перед ним! — сказала она дрогнувшим голосом.

Мой троюродный брат кашлянул, отвернулся и стал смотреть в окно. Ему пришло в голову, что он, оказывается, еще менее пригоден для таких разговоров, чем считал до сих пор.

— Если бы я думала, что она может сделать его счастливым… — сказала она через некоторое время, и, хотя фраза осталась неоконченной, было ясно, что за этим последовали бы слова, полные великодушия и самопожертвования.

— Да, дело… непростое, — сказал Мелвил.

Она продолжала — звонким, немного напряженным голосом, в котором звучали покорность судьбе и непоколебимая уверенность:

— Но она на это неспособна. Все, что есть в нем лучшего, серьезного… Она не может этого видеть и все погубит.

— А он… — начал Мелвил и сам испугался безрассудной смелости собственного вопроса.

— Да?

— Он… просил расторгнуть помолвку?

— Нет… Он хочет вернуться ко мне.

— А вы?

— Он не возвращается.

— А вы… хотите, чтобы он вернулся?

— Как я могу знать, мистер Мелвил? Он даже не говорит определенно, что хочет вернуться.

Мой троюродный брат Мелвил озадаченно посмотрел на нее. Он всю жизнь скользил по поверхности чувств и, когда столкнулся с подобными сложностями в делах, которые всегда считал простыми, оказался в тупике.

— Иногда, — сказала она, — мне кажется, что моя любовь к нему окончательно умерла… Подумайте только, какое разочарование, какое потрясение я испытала, обнаружив в нем такую слабость.

Мой троюродный брат поднял брови и кивнул головой в знак согласия.

— Убедиться, что он стоит на глиняных ногах!

Наступила пауза.

— По-видимому, я никогда его не любила. Но потом… Потом я начинаю думать о том, кем он все-таки мог бы стать…

Что-то в ее голосе заставило его поднять глаза, и он увидел, что губы у нее крепко стиснуты, а по щекам катятся слезы.

Как рассказывает мой троюродный брат, сначала ему пришло в голову, что надо бы сочувственно коснуться ее руки, а потом — что этого делать не следует. Ее слова не выходили у него из головы. Потом он с некоторым опозданием сказал:

— Это еще возможно.

— Может быть, — медленно, неуверенно произнесла она. Больше она не плакала. — Кто она такая? — вдруг сказала Эделин совсем другим тоном. — Кто это существо, которое встало между ним и всеми реальностями жизни? Что в ней такого… И почему я должна соперничать с ней из-за того, что он… что он сам не знает, чего хочет?

— Когда человек знает, чего он хочет, — сказал Мелвил, — это значит, что он исчерпал один из главных интересов в жизни. Тогда он становится… чем-то вроде потухшего, заросшего и возделанного вулкана. Если это вообще был вулкан.

Он некоторое время размышлял, забыв о ней, потом, вдруг спохватившись, очнулся.

— Что в ней такого? — спросила она с тем сознательным стремлением внести во все ясность, которое так не нравилось в ней Мелвилу. — Что она может предложить, чего я…

Этот прямой призыв заняться щекотливыми сопоставлениями заставил Мелвила поморщиться. Но тут ему на помощь пришли все кошачьи свойства его натуры — он принялся пятиться, ходить вокруг да около и всячески уклоняться от сути дела.