Морозовская стачка - [31]

Награждались туркмены-старшины, прибывшие из Мерва сообщить русскому императору о решении чрезвычайного Маслахата. Вдова Нурберды-хана Гюль-Джамал, отстранив от дел своего сына Мухтумкули-хана, созвала Маслахат, который провозгласил: Мервский оазис добровольно присоединяется к России в качестве Мервского уезда Закаспийской области.

В свите императора среди генералов в форме русского офицера находился Тыкма-сердар, самый знаменитый полководец Туркмении. Совсем еще недавно Тыкма-сердар защищал от генерала Скобелева крепость Геок-Тепе, но смог продержаться всего три недели. Тыкма-сердар вместе с Махтумкули-ханом бежали в Мерв. Там вокруг Махтумкули-хана тотчас закружился хоровод английских агентов. Набеги из Персии, стычки с русской армией. Гибли люди, гибли посевы, земля умирала от безводья, табуны коней и отары овец становились военной добычей, народ страдал от голода, и мудрая Гюль-Джамал отправила в Петербург Тыкма-сердара.

Сердару показали необъятную империю, бесчисленную армию, его обласкали, одарили, наградили, и в Мерве пошла молва: мира и покоя надо искать у русских! Народ можно было унять плетью, но когда о мире заговорили ближайшие нукеры Махтумкули-хана, вся власть перешла к Гюль-Джамал.

Старшины Мерва сообщили также, что под защиту русских хотят пойти туркмены Иолотанского оазиса.

Император был доволен. На обеде в честь туркменских старшин он посадил Тыкма-сердара возле себя и, улучив минуту, самодовольно сказал министру финансов Гирсу:

— Вы мне все о бедах хлопчатобумажных фабрик толкуете, и вот вам мой ответ: вот вам горячие земли Средней Азии, где хлопок родится не хуже, чем в Египте.

— Ваше величество, — ответил министр, — но откуда взять деньги на освоение диких земель?

— Деньги возьмите с фабрикантов, расходы, без всякого сомнения, оправдают себя.

— Ваше величество, а знаете ли вы, сколько Россия ввозит хлопка и пряжи из-за границы? Еще в 1860 году, в царствие вашего отца, императора Александра II, хлопка-сырца ввозили два миллиона шестьсот тысяч, а пряжи двести десять тысяч пудов, теперь же, в наш машинный век…

— Я понял вас, господин министр, вы хотите получить деньги из казны. Денег не будет. Убежден, что Англия не потерпит наших успехов в Средней Азии. Деньги пойдут на вооружение.

С фабрики на фабрику

I

Моисеенко с семьей жил и работал в Ликино. Здесь штрафами хозяева не увлекались, платили побольше. И все бы хорошо, но Петр Анисимыч каждую неделю ходил в Орехово.

Совесть покоя не давала. На глазах людей обирают, а у них ни защитника и ни единой звездочки впереди. Пропадают сами и, глядишь, пропастью своей все вокруг, как чумой, заразят.

* * *

— С осени, Танюша, в школу собирайся! — сказал однажды Петр Анисимыч.

— Да, Танюша, — призадумалась Сазоновна, — пока мы с Анисимычем в силе, походи в школу, хоть года два. Неграмотный человек как слепой — всяк обидит, у кого совести нет.

Придумали-то хорошо, сами себя за такую придумку похвалили, а пошли узнавать — задача. Школа в Ликине одна, и принимали туда только детей старообрядцев.

К вечеру, после работы — в июне солнце на закат от земной красоты уходит нехотя, — сбегал Петр Анисимыч в лес, земляники принес.

За чаепитием, на легком-то настрое, и говорит он Сазоновне:

— Катя, ты только сразу-то не ругайся, а вот что я тебе скажу: давай в старую веру перейдем. Ради Танюшкиной удачи в жизни я готов и двумя перстами лоб крестить.

Сазоновна чуть с лавки не упала.

Ругаться не ругалась, а всю ночь лампаду жгла, молитвы шептала, с Анисимычем ни полсловечка: экий, мол, еретик!

Ну, помолчали так с неделю, надоело. Сазоновна первая заговорила:

— Нет, Анисимыч, против веры отцов не пойду, чего-нибудь другое придумать надо.

Перед самым сном сказала.

С утра — день выходной — ушел Анисимыч в Орехово, а Сазоновна на радостях, что размолвке конец, да и погода золотая стояла, пошла цветы с Тачюшей собирать. Хотелось Сазоновне Анисимыча как бы невзначай встретить — дорога-то одна, мимо не пройдет.

Как на грех, наскочили на фабричного директора. Он, вишь, собачку свою прогуливать ходил. Поле — одни колокольчики, и Сазоновна с Танюшей — синеглазки. Ну, директор и разулыбался. Охотник был до женской красоты. Подозвал цветочниц к себе:

— Сделайте милость, одарите букетом.

Был бы сиволапым мужиком, Сазоновна не постеснялась бы: нагнись, мол, сам да и сорви. А тут — директор, вежливый, культурный человек, да и про Таню тотчас думка мелькнула: коль этому господину угодить — смотришь, поможет в школу устроиться. Дали директору цветов, а он обеих конфетами угостил. В этот самый миг угощения Петр Анисимыч и вышел из лесу. Сазоновна с Танюшей бегом к нему навстречу, а он зыркнул на них, на директора — и мимо. Заревновал, видно. Да и то — слава у господина директора самая дурная. Так гуськом и добежали до каморки. А в каморке повернулся Петр Анисимыч к жене, а глаза у него аж белые.

— Веру поменять грех, говоришь? «Чего-нибудь другое придумать надо». Славно придумали!

И пошел, что под руку попало, крушить, рвать и в окошко выкидывать. Сазоновна с Танюшей из каморки выскочили, тут, конечно, женщины на шум сбежались. Пересуды. Новый ткач-то, хороший-то, — буян!