Морфология реальности - [4]

Второе, также очень продуктивное направление, которое тоже объясняет реальность знаково, символически, это мифологическое направление. Конечно, очень просто увидеть знаковый, символический характер яблока, если все время вспоминать Адама и Еву, Елену Троянскую и Исаака Ньютона. Также довольно просто объяснить семиотический характер поведения людей, если каждый раз поминать эдипов комплекс и коллективное бессознательное. Итак, и этим, безусловно, чрезвычайно важным в XX веке методом мы пользоваться не будем.

Что же у нас остается? Ни документов, ни экспериментов, ни апелляции к мифу. Одна лишь интроспекция. Конечно, это очень опасный путь, чреватый субъективизмом. Но мы этого не боимся.

Представим, что вы едете в поезде. Что происходит с вами? Кажется, ничего особенного. Вы слышите стук колес, но думаете о чем-то другом, читаете какую-то книгу, в соседнем купе плачет ребенок, в окне проезжают мимо деревья, вы слышите разговор соседей по купе, но не понимаете, о чем идет речь, потому что они разговаривают, кажется, по-эстонски. Вас раздражает, что по радио передают какую-то идиотскую передачу. У вас болит голова, в купе душно, ваше лицо в зеркале напротив вам решительно не нравится. Вот маленькая модель семиотической реальности. Очень много информационных сигналов совершенно различной природы, часть из которых вам совершенно не нужна, а часть просто мешает. Но вот все меняется. Ребенок перестает плакать, соседи переходят на русский язык и предлагают вам чаю, по радио слышна хорошая музыка, поезд останавливается в каком-то неизвестном городе. Вы перестаете читать, начинаете разговаривать с соседями, голова проходит, вам хочется умыться. Соседи спрашивают, куда вы едете, и конечно от того, куда вы едете, откуда и зачем, все, что находится вокруг, будет приобретать или утрачивать значение.

Конечно, это только пример. Здесь не содержится никакого метода изучения реальности как знаковой системы. Возможно, что такого метода никогда не удастся разработать, возможно, что он и не нужен, как не нужна карта, полностью совпадающая с реальностью.

Но эта карта, если говорить о реальности, и невозможна. Попытка картографировать хотя бы один момент во всей реальности, как мы это сделали в примере с поездом, обречена на провал. Нельзя одновременно и равнодоступно охватить и описать все точки внутреннего и внешнего пространства пусть даже одной нашей планеты. И поэтому нельзя сказать, что сейчас, в данную минуту, что-то точно существует, а чего-то нет. Потому что люди поминутно рождаются и умирают, а те, кто живы и дееспособны, все время вольно или невольно вводят друг друга в заблуждение. Если в данную минуту мое сознание располагает некой суммой информации о мире, содержащейся в виде пропозициональных установок, то только это говорит об определенной стабильности мира во мне и вокруг меня. Это те самые границы моего мира, которые совпадают с границами моего сознания, и о которых писал Витгенштейн.

Можно ли сказать, что если человеку, находящемуся в глубокой депрессии, мир кажется ужасным, то он в действительности ошибается? Можно ли сказать, что умирающему только кажется, что мир уходит, но в действительности он остается? Можно ли сказать, что, если ребенок плачет, то ему только кажется, что все так непоправимо, а на самом деле в действительности все хорошо?

Представим себе психотика-параноика. Он идет по улице, как по минному полю. Ему кажется, что отовсюду ему угрожает смертельная опасность. Проходящий человек как-то странно посмотрел (конечно, следят!), вот-вот из-за угла вынырнет машина (надо быть начеку, ведь все подстроено!). Дорожки специально не посыпали песком (ведь ясно, что все сговорились!). Эта прогулка по психотической улице [10] очень красноречива. Конечно, это все ему кажется. Но реальность для него такова, какой он ее видит. И в более или менее мягком варианте для каждого сознания улица будет другой, хотя почти каждый, возможно, будет знать, что это улица Качалова. И стабильность улицы будет заключаться именно в ее названии, то есть будет носить семиотический характер.

Рассмотрим теперь еще более простую ситуацию - ситуацию поездки в троллейбусе. Но в отличие от примера с поездом здесь мы будем рассматривать неконкретную поездку, а поездку как некую системную целостность с точки зрения того, какие семиотические закономерности здесь можно выявить. Понятно, что в троллейбусе что-то принято делать, а что-то не принято, что-то разрешено, а что-то запрещено. Например, в троллейбусе не принято есть, но обязательным считается покупать билет (дома можно есть, но платить за проезд не надо). В троллейбусе нельзя лежать (в поезде можно), но и в троллейбусе, и в поезде, и дома можно читать. Но спать в троллейбусе хотя и можно (сидя), но это совсем не то, что спать дома. В троллейбусе не здороваются с незнакомыми людьми, а если они пришли в дом, то здороваются. В троллейбусе нельзя петь, а разговаривать можно, но желательно не слишком громко. Но даже громко разговаривать в троллейбусе более обычно, чем тихо напевать (в последнем случае могут принять за сумасшедшего). Что еще можно в троллейбусе? Смотреть в окно, уступать место старушке, думать. Думать, кажется, можно всегда. Нет, Малкольм считает, что в состоянии сна человек не может думать [11]. Не здесь ли границы семиотической реальности?