Морфология реальности - [6]

Московские события 3 и 4 октября 1993 года безусловно имели повышенно семиотический характер. Более того, они строились по схеме, удивительно точно воспроизводящей художественное произведение с острым сюжетом. От экспозиции (трений между парламентом и президентом), завязки (указа о роспуске парламента), к самой интриге (переговорам в монастыре, где даже фигурировал патриарх - вспоминаются времена смуты и Борис Годунов Пушкина); сидению в мятежной слободе (Белом доме), ее кульминации (захват мэрии и штурм Останкина; трогательной защиты безоружными людьми здания Моссовета (и опять-таки пушкинский безмолвствующий народ во всех наиболее важных точках бунта) и развязке (штурм Белого дома, пленение мятежников, восстановление порядка). (Ср. семиотическую интерпретацию восстания на Сенатской площади в духе идей Ю.М.Лотмана [19]). Характерна яркая модальная акцентуация разбираемых событий. Резкое нарушение деонтических норм (попытка насильственного захвата власти, пролитие крови); аксиологически - угроза массовых беспорядков и гражданской войны; эпистемически - стремление захватить центры информации и злоупотребление информацией, видимо, с обеих сторон (почти одновременно Лужков призвал всех оставаться дома, а Гайдар выйти и защищать Моссовет); алетически - можно сказать, что в Москве произошло нечто почти невозможное, если не логически, то психологически; в плане пространства - четкая фиксированность движения мятежников по пространству Москвы, в плане времени - это энтропийная флуктуация, так сказать, попытка повернуть время вспять. При этом и явные аллюзии на октябрь 1917 года, и оперирование повышенно символизированной фразеологией, и появление отработанных в русской культуре людей-символов - самозванец, коварный предатель, полный скорбного величия правитель - все это говорит о повышенном семиотическом характере этих событий. Конечно, никто не станет требовать такого повышенного символизма от поездки в троллейбусе. Не каждый трамвай обязан быть заблудившимся.

Однако и в том, и в другом случае налицо эксплицитные правила, соблюдение и нарушение которых значимы в любой игре - независимо от того, играет ли это Каспаров в шахматы с трансляцией по всему миру, или бабушка играет с внучком в подкидного дурачка.

И теперь самое время вспомнить о понятии, которое несомненно должно играть ключевую роль в наших рассуждениях. Это понятие языковой игры, которое ввел Витгенштейн и которую он не случайно называл формой жизни [20]. Мы будем понимать витгенштейновское понятие предельно широко, и для нас языковыми играми будут не только отдача команд, молитва, разговор в бане и другие речевые действия в узком смысле, но любые жизненные ситуации, регламентируемые модальной морфологией. Для нас языковыми играми будут еда, поход в кино, интимные отношения, болезнь, встреча с хулиганом, война, похороны и поминки, посещение церкви, вранье, одежда, постройка дома и так далее. Вся жизнь человека это совокупность языковых игр:

девочка станет взрослой и станет жить взрослой жизнью: выйдет замуж, будет читать серьезные книги, спешить и опаздывать на работу, покупать мебель, часами говорить по телефону, стирать чулки, готовить есть себе и другим, ходить в гости и пьянеть от вина, завидовать соседям и птицам, следить за метеосводками, вытирать пыль, считать копейки, ждать ребенка, ходить к зубному, отдавать туфли в ремонт, нравиться мужчинам, смотреть в окно на проезжающие автомобили, посещать концерты и музеи, смеяться, когда не смешно, краснеть, когда стыдно, плакать, когда плачется, кричать от боли, стонать от прикосновений любимого, постепенно седеть, красить ресницы и волосы, мыть руки перед обедом, а ноги - перед сном, платить пени, расписываться в получении переводов, листать журналы, встречать на улице старых знакомых, выступать на собрании, хоронить родственников, греметь посудой на кухне, пробовать курить, пересказывать сюжеты фильмов, дерзить начальству, жаловаться, что опять мигрень, выезжать за город и собирать грибы, изменять мужу, бегать по магазинам, смотреть салюты, любить Шопена, нести вздор, бояться пополнеть, мечтать о поездке за границу, думать о самоубийстве, ругать неисправные лифты, копить на черный день, петь романсы, ждать ребенка, хранить давние фотографии, продвигаться по службе, визжать от ужаса, осуждающе качать головой, сетовать на бесконечные дожди, сожалеть об утраченном, слушать последние известия по радио, ловить такси, ездить на юг, воспитывать детей, часами простаивать в очередях, непоправимо стареть, одеваться по моде, ругать правительство, жить по инерции, пить корвалол, проклинать мужа, сидеть на диете, уходить и возвращаться, красить губы, не желать ничего больше, навещать родителей, считать, что все кончено 21, с.54].

Но неужели действительно все формы жизни покрываются языковыми играми? То есть я хочу сказать, неужели на похоронах плачут только потому, что так принято, а если бы это не было бы принято, то вели бы себя по-другому. Розанов писал, что на похоронах мучительно хочется курить, и, будь он покойником, он непременно захотел бы предложить провожающему его в последний путь огоньку, если бы это позволяли приличия. Но то, что близкие плачут по правилам игры, не обязательно означает, что им не жалко покойника. Условия игры так и сформированы, чтобы ими было естественно пользоваться. Понятие языковой игры не отрицает понятий искренности, доброты и справедливости. Искреннее, правдивое и дружелюбное поведение не менее оформлено семиотически, чем неискреннее, лживое и враждебное.