Море воспоминаний - [80]

Преодолев круговую развязку, мы платим за проезд по мосту. А потом внезапно словно взлетаем в воздух на парящем бетонном ковчеге, который в наши дни пересекает канал, отделяющий остров Ре от материка. На мгновение я жалею, что больше нет парома, на котором можно переправиться на тот берег, я бы с удовольствием повторила эту часть путешествия моей бабушки. Интересно, а мост что-нибудь изменил? Неужели, став физически привязанным к материку, остров потерял ощущение изолированности, то чувство, о котором говорила Элла: будто он шагнул за край мира и оказался в океане?

Слева от нас, в гавани, я замечаю снующие туда-сюда яхты под белыми парусами на фоне сомкнутых рядов кранов, стоящих по стойке смирно в оживленном порту Ла-Рошели.

– Финн, смотри, какие кораблики! – пытаюсь я отвлечь сына и остановить его покачивания. Для него это был долгий день в пути, и он никогда не чувствовал себя комфортно в незнакомой обстановке.

Потом я смотрю направо, и у меня перехватывает дыхание. Потому что там – Атлантика, полоса зеленой воды, испещренная золотыми пятнами на мелководных песчаных отмелях, точно такая, какой Элла, должно быть, увидела ее в первый раз. А далеко на горизонте виднеется полоска более насыщенного сине-зеленого цвета, которому трудно дать определение.

– Виридиан, – бормочу я. – Это цвет океана за гранью.

Мне не стоило волноваться. Остров, конечно, изменился за столько лет, но все еще остался островом. Я сразу же это чувствую. Несмотря на то, что теперь его называют «двадцать первым округом», потому что «весь Париж» приезжает сюда отдыхать в шикарные маленькие поселки, на прекрасные пляжи. Но эта земля солончаков и песчаных дюн никогда не может быть по-настоящему укрощена: она всегда будет принадлежать больше океану, чем суше.

Мы проезжаем поля, где васильки, маки и «кружева королевы Анны» плетут свою собственную объемную версию французского флага, а поля пурпурных «сорняков скорпиона» кишат насекомыми. Пышная свежая зелень виноградников перемежается со старым золотом кукурузных полей и алой россыпью бесчисленных маков. Почва у обочины дороги песчаная, скрепленная раскидистыми усиками диких виноградных лоз, которые вырвались из сковывающих решеток, сделав ставку на свободу среди шипов серебристого морского остролиста и сантолины, буйно разрастающихся в соленом воздухе.

Следуя указаниям Каролин, мы сворачиваем с главной дороги на Сен-Мари-де-Ре, Дэн осторожно ведет машину по узким улочкам между рядов побеленных домов. И зарослей мальвы. Она точно такая, как описывала Элла. Высокие пики из папиросной бумаги самых разных оттенков: малиновые, абрикосовые, сливовые и кремовые.

Я опять смотрю в письмо Каролин.

Поверните налево, следуя по указателям к кемпингу. Затем мимо виноградника, который должен быть справа, и сразу за ним увидите дом. Сандрин оставит ключ на задней террасе, под синим керамическим горшком с геранью. Чувствуйте себя как дома. Я буду жить в квартире над галереей в Сен-Мартене и с нетерпением жду встречи с вами на следующий день после вашего приезда. Приходите в галерею в полдень, мы вместе пообедаем и обсудим наши планы.

Я здесь потому, что Элла попросила меня об этом. Когда Робби и Дженни забирали ее вещи из дома престарелых, они нашли в ящике прикроватной тумбочки записку, адресованную мне.

Те дни были полны эмоций: сначала телефонный звонок от Робби, сообщившего, что Эллы больше нет, а затем переговоры, которые я вела с мамой, рассказывая ей о рукописи. Она ответила на звонок в своей обычной манере, сухо:

– Рона Митчелл у аппарата.

Однако ее голос стал чуть теплее и мягче, когда она поняла, что это я, и она, как всегда, с теплом спросила о Финне и Дэне. Но стоило мне заговорить о похоронах Эллы, оборонительный тон вернулся.

– Я не знаю, смогу ли я приехать, – отчеканила она. – Сейчас не самое подходящее время. Возможно, я не сумею вырваться.

Голос звучал безапелляционно, не оставляя места для споров, поэтому я позволила ее словам остаться тяжелыми, как могильный камень.

– Хорошо, мам, но послушай, мне нужно тебе кое-что передать. Если ты действительно не приедешь на похороны, мне придется послать это тебе. И я хочу, чтобы ты пообещала мне, что прочтешь. Обещаешь?

– Что это? – Ее голос звучал подозрительно и недоверчиво. – Нечто, состряпанное твоей бабушкой?

– Пожалуйста, мама. Просто прочти это. А потом мы сможем поговорить.

Она фыркнула, но я не до конца уверена, выражала ли она так презрение или это была попытка скрыть тот факт, что она плачет.

– Ты в порядке?

– Конечно, в порядке. Почему я должна быть не в порядке? – спокойно ответила она, а после некоторой паузы добавила: – Не утруждай себя посылкой, что бы это ни было. Я приеду. Мы остановимся у Робби, и это неплохая возможность повидать всех вас.

– Хорошо, мам, я буду очень рада тебя видеть.

Я повесила трубку и машинально провела рукой по вазе kintsukuroi, стоявшей на кухонном комоде прямо на рукописи с историей Эллы. Мой палец легко скользил по краю, чувствуя почти незаметный шов, где золотая жилка соединяется с темно-синими черепками керамики, связывая их вместе.