Море воспоминаний - [73]

– Картина называется «Медальон Нептуна», – сказала Каролин. – Каждый, кто ее видит, обязательно задает вопрос: «Интересно, о чем она мечтает?» Ее улыбка обладает тем же завораживающим магнетизмом, что и улыбка Моны Лизы, и все же она больше похожа на одну из картин Боттичелли. Многие, очень многие хотели ее купить, но она не продается. Она приобрела известность. Люди приезжают на остров Ре только ради того, чтобы посмотреть на нее. «Почему бы тебе не выставить картину в парижской галерее?» – спрашивают они удивленно. Но Кристоф отказывается. Она должна оставаться здесь, где он может ее видеть и где я буду за ней присматривать. А теперь вытри глаза. – Каролин протянула Элле салфетку. – Ради Кристофа ты должна быть сильной и веселой. Твое пребывание здесь станет для него лучшим лекарством.

Она закрыла металлические решетки на окнах галереи и тщательно заперла за собой дверь.

В спальне было темно, ставни плотно закрыты, сквозь них пробивался лишь слабый лучик света, деливший тени напополам. Муслиновые занавески лениво шевелились на вечернем ветру, но кроме соленого дыхания океана Элла уловила еще кое-что: тяжелый, затхлый запах болезни, смешанный с химическим привкусом лекарств и дезинфицирующих средств. Каролин приложила палец к губам и жестом пригласила Эллу подойти поближе к кровати. Кристоф лежал, откинувшись на подушки, и его изможденное лицо было умиротворенным, по крайней мере в этот момент. Сначала его дыхание казалось почти нормальным. Но, прислушавшись, она уловила кое-что, непрерывно меняющееся: легкие хрипы при каждом вдохе, говорившие о тревожных процессах, происходящих внутри.

Каролин потянулась, намереваясь взять его за руку и разбудить, но Элла остановила ее. Каждая минута, проведенная им во сне, несомненно, избавляла его от боли, терзавшей его изнуренное тело в минуты бодрствования. Она указала на стул у кровати, подняв брови и задавая беззвучный вопрос. Каролин кивнула и оставила Эллу сидеть там, в ожидании, когда он сам проснется.

В конце концов веки Кристофа затрепетали, а лицо исказилось от очередной волны боли, захлестнувшей его. Она взяла его за руку, а он открыл глаза и попытался сосредоточиться.

Он что-то прошептал, облизнув потрескавшиеся губы, и Элла наклонилась ближе, чтобы расслышать:

– Либо я сплю, либо умер и теперь нахожусь на небесах.

Она улыбнулась и покачала головой, нежно сжимая его руку.

– Ни то, ни другое. Я здесь. И я тебя не оставлю.

– В таком случае, – он тоже улыбнулся, – я намерен продержаться так долго, как только смогу.

Кристоф снова замолчал, и она сидела, держа его за руку, страстно желая, чтобы часть ее сил перетекла в его истощенное тело.

– Помнишь ту ночь в гостинице, когда Мона Лиза освещала маленькую убогую комнату?

Она засмеялась.

– Ну конечно же! Как я могу о таком забыть!

– Когда я был в лагере для военнопленных, мне удалось нарисовать твой портрет, и потом он всегда лежал у меня под подушкой. И там действовал тот же самый принцип. Ты была моей Моной Лизой, моим напоминанием о том, что истина и красота существуют даже в таком мрачном месте. И вот ты снова рядом, в тяжелый для меня час. На этот раз во плоти. Как же я счастлив осознавать это!

Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Когда он снова задремал, слабая улыбка все еще играла на его лице.

* * *

– Твое пребывание здесь явно идет ему на пользу. – Каролин суетилась на кухне с подносом для завтрака. – Утром он немного поел. Говорит, что хорошо спал. Кажется, сегодня у него гораздо больше сил.

Две женщины помогли Кристофу встать с постели и, накинув на его плечи халат, осторожно сопроводили вниз по лестнице, в сад. Они положили его на подушки в шезлонге, куда, напоминая звездопад, осыпались последние в этом сезоне цветы жасмина. Он поднял лицо к солнцу и вздохнул.

– Я уже чувствую, что мне намного лучше.

Свет раннего осеннего утра вспыхнул на грозди золотистых «конских хвостов» и согрел отцветающие розы, издающие сладкий мускусный аромат. Элле казалось, что она видит каждый лепесток, каждый алый листик и каждую изумрудную травинку, ее чувства обострились от ощущения, что она должна удержать в памяти эти драгоценные моменты, прежде чем они ускользнут навсегда. Она сидела рядом с ним, читая ему французские стихи, не больше одного стихотворения за раз, чтобы не утомлять его.

Каролин бесшумно работала где-то на заднем плане, пользуясь возможностью проветрить его спальню и сменить смятые простыни. Время от времени она приносила Кристофу обезболивающее или стакан воды. В какой-то момент он взял ее за руку.

– Merci, ma soeur[102]. Ты всегда была самой замечательной сестрой, Каролин. Другая часть меня, двойняшка, моя вторая половинка.

День постепенно клонился к закату, Кристоф то засыпал, то снова просыпался, и одна из женщин всегда оказывалась рядом. Время словно замедлилось, и по мере того, как свет смягчался, а тени в саду удлинялись, все трое вновь обретали чувство глубокого покоя.

И Элле казалось, что этого вполне достаточно: наконец-то они снова вместе, в своем маленьком мирке, вдали от повседневных реалий. Живые. Это все, что было нужно. Ее удовлетворенность не могла быть разрушена мыслями о семье, мыслями об Ангусе, мыслями о мире за пределами острова. Крепость, которую они с Каролин создали, чтобы защитить последние дни жизни Кристофа, была неприступна.