Море воспоминаний - [13]

Я киваю:

– Но иногда лучше не надеяться, чтобы потом не чувствовать боли.

Она снова смотрит на меня своими темно-зелеными глазами:

– Возможно, да. Но, по моему опыту, когда ты так много теряешь, лучше чувствовать эту боль, чем не чувствовать ничего.

Ее слова и выражение глубокой печали заставляют меня вспомнить о ее разрыве с моей матерью. Неужели она все еще верит в примирение? Пока еще не слишком поздно? Написание ее истории как-то связано с этим, хотя я пока не знаю, как и почему. Возможно, тот факт, что она поделилась со мной своими воспоминаниями, которые останутся на бумаге даже после ее ухода, дает ей призрачную надежду. Или благодаря этому у нее теперь есть цель, или она делает это для меня, пытаясь заставить меня вырваться из той рутины, в которой я погрязла. Я думала, что, приезжая сюда, поддерживаю ее, но теперь меня не оставляет стойкое ощущение, что сама получаю гораздо больше, чем отдаю…

Солнце ускользает, прячется за стену, и тень, ползущая по зеленой траве, падает на лицо Эллы. Она слега вздрагивает:

– Ну ладно, все это было очень мило, пока было, а сейчас нам пора возвращаться.

Я помогаю ей подняться и предлагаю опереться на мою руку, когда мы идем к двери.

– Увидимся, бабушка. И между прочим, скоро у вас ужин.

– Спасибо, Кендра, за свежий воздух, за то, что пришла ко мне. У меня есть еще кассета для тебя. Ах да, я нашла несколько писем Каролин, они могут тебе понравиться.

Когда мы подходим к задней двери, Элла оборачивается, смотрит на сгущающиеся тени, на одинокие розы, мерцающие белым светом, и спрашивает:

– Как ты думаешь, Финну может понравиться этот сад? Может быть, ты как-нибудь возьмешь его с собой?

– Возможно, если погода будет хорошей. Вообще он любит ходить с отцом на огород. Но его нужно осторожно знакомить с новыми местами. Все незнакомое вызывает у него панику. Посмотрим.

На самом же деле я уверена, что он моментально возненавидит дом престарелых с его странными запахами, узкими коридорами и чужими людьми. Все это ужаснет его.

Элла не настаивает, улыбается и говорит мягко:

– Ну, я надеюсь увидеть его когда-нибудь еще.

1938, Île de Ré

День за днем незамысловатый ритм острова Ре все больше поглощал Эллу. Они либо плавали и загорали на песчаных пляжах, либо гоняли на велосипедах по накатанным проселочным дорогам. Довольно скоро пейзаж солончаков и песчаных дюн стал казаться Элле более родным, чем виды улиц Эдинбурга.

Колокольня церкви Святой Марии, стремящаяся к небу среди пышных зеленых виноградников и золотистых кукурузных полей, усыпанных алыми маками, звала их домой после прогулок по суше и морю. Акварельная чистота этого мира, запечатленная в самом ее естестве, совершенствовала в ней восприятие красоты. Она любила все это: белые рыбацкие домики, огромную цитадель в Сен-Мартене, пики разноцветной мальвы на узких мощеных улочках деревень, бескрайние поля с причудливым ковром из васильков, чесоточной травы, «кружев королевы Анны»[32] и морского остролиста, устричные отмели и солончаки, где знаменитую fleur de sel[33] собирали в драгоценные сугробы, чтобы выбелить на солнце, и где маленькие косматые ослики, сородичи Анаис, носили забавные полосатые гетры, защищавшие их от едкой соли и кусающихся насекомых и придававшие им милый и смешной вид.

Однажды, катаясь на велосипедах по Ла-Флотт, они проехали мимо санатория, где дети загорали на холщовых лежаках под присмотром матроны в накрахмаленном чепце и фартуке.

– Они приезжают сюда из-за морского воздуха, – объяснила Каролин. – Он очень полезен. Некоторые излечиваются от туберкулеза, другие от анемии. Солнце и море – лучшее лекарство.

Все трое замахали руками, и дети с радостными криками махали в ответ, пока няня не утихомирила их. Элла и не сомневалась, что Ре – прекрасное место для восстановления сил. Она сама светилась от счастья, а также от ветра и солнца – постоянных спутников их прогулок. Ее волосы, выгорев, стали белокурыми, а кожа – золотистой.

Новости из мира за пределами острова поступали нерегулярно: время от времени приходили письма от матери Эллы, в которых она спрашивала, как продвигается ее французский, и сообщала о ежегодном визите родителей в Файф для игры в гольф и бодрящих прогулок по пляжу в Эли. Иногда Марион после работы в саду уходила в гостиную, чтобы укрыться от дневной жары, и оттуда доносился приглушенный звук радио. Порой Каролин спрашивала маму о новостях из Парижа, Марион качала головой и улыбалась, но ее темные глаза выдавали беспокойство.

– Опять обычное сумасшествие, – заметила она однажды.

Но их дни оставались беззаботными: плавание на «Бижу», пикники на пляже или поездки по острову на трех чуть ржавых велосипедах. Казалось, тонкая полоска воды, отделявшая их от материка, была непроницаемым барьером, который ничего не пропускал из внешнего мира.

Кристоф, Каролин и Элла были неразлучны, проводя каждую свободную минуту вместе. И хотя Эллу и Кристофа непреодолимо тянуло друг к другу, Каролин всегда была желанным членом этой троицы: мягкая и спокойная, преданная обоим, она ненавязчиво сопровождала их во время прогулок.

Однажды, сидя у дюн за домом, Каролин сказала то, что каждый их них чувствовал, но не решался произнести: