Море вернёт янтарь - [3]

Вспомнив о записке с адресом, которую штурман засунул в его карман на всякий случай, Соколов достал ее и без труда отыскал домик на окраине — весь городок выстроился в каких-нибудь четыре улицы вдоль моря. Штурман встретил его на пороге по-домашнему — в рубашке без галстука.

— Я же говорил: соскучится — заявится! — радостно пробасил он. — Аннушка! Принимай пополнение… Ба, да он с шампанским! Значит, можно и по капле?

— Хозяевам можно. — Соколов скупо улыбнулся миловидной, рано постаревшей женщине, удивительно похожей на брата. Бортинженер и радист чинно сидели за столом, правый пилот экипажа лейтенант Алешкин, оживленный, сияя летными регалиями и темными красивыми глазами, помогал хозяйской дочери расставлять приборы. Девушка, пригасив улыбку, быстро глянула на вошедшего Соколова, чуть наклонила темноволосую голову:

— Здравствуйте… Садитесь, пожалуйста, вот… сюда… Она выговаривала слова старательно, чуть нараспев, и это сразу в ней запоминалось.

— О нет! — Соколов замахал руками. — Я уж лучше на уголке. Во главе стола — место хозяина, — и осекся, вспомнив рассказ штурмана, как наскочил на оставшуюся с войны мину маленький рыболовный сейнер и, спасая людей, погиб его капитан, хозяин этого дома. Выручил штурман.

— Аннушка, — весело начал он распоряжаться, — занимай-ка ты командное место, а переноску посуды мы поручаем нашему младшему пилоту, пусть вырабатывает равновесие, а Даля им покомандует.

«Даля, — произнес про себя Соколов, — Даля…» Было в этом имени что-то от небесных высот и дорог.

В тот вечер он по достоинству оценил общительность своего штурмана, который в семейный разговор с сестрой легко и быстро вовлек весь экипаж. Наверное, чтобы уметь вести такой разговор, надо в двадцать два года жениться, а потом еще долго через каждые два-три года записывать в удостоверение личности имена сыновей и дочерей. Впервые тогда Соколов подумал: его штурман, видно, потому и застрял в вечных капитанах, что слишком обременен семьей. И в наземники он не уходит по той же причине — его полетные деньги нужны дома, — хотя леталось ему тяжело — возраст брал свое. Зато дома его ждали семеро.

— Товарищ капитан, у вас… орден, да? — дочь хозяйки спрашивала, разглядывая муаровую планку на груди Соколова, и снова он удивился, как старательно складываются ее губы, выговаривая слова. Привычные русские слова губы ее произносили словно бы не по-русски, и это умилило Соколова, он с улыбкой кивнул:

— Да, орден.

— У нашего директора техникума такой же… орден, он… воевал, а вы… разве тоже?

— Молод еще был воевать, — засмеялся Алешкин. — Орден-то наш командир получил за сено.

— Зачем вы так… шутите, Коля? — спросила девушка с упреком.

— Он не шутит, — усмехнулся Соколов.

Глаза Дали удивленно расширились, и Соколов увидел: они синие. Под шапкой темных волос, под разлетом темных бровей светились вниманием и любопытством такие синие глаза, каких не должно было быть на лице этой темноволосой и темнобровой.

— Да вы не пытайте его — ничего не расскажет, лучше уж я сам, — смеялся Алешкин.

— Ой, пожалуйста. — Девушка молитвенно прижала руки к груди, и Соколов сдался:

— Ладно, только коротко и не ври.

— Чего там врать-то! История простая: ранняя зима в горах со всеми последствиями. Перевалы засыпало, а пастухи еще не выбрались. Пастбища под снегом, корма нет, значит, день, другой, третий, и волки да шакалы на всю зиму едой обеспечены. А пурга только по прогнозу — на неделю, сколько же ей на самом деле гулять вздумается, того и сам аллах не ведает.

— О господи, — вздохнула хозяйка, вспомнив, наверное, что-то свое.

— Вот и просят нас: выручайте. Оно отчего не выручить, если горы — под потолок, долина, где отары засыпало, — всего километра два в длину, а в ширину вчетверо меньше, ветер — двадцать метров в секунду, и видимости, считай, — никакой! Грузы-то надо сбросить тютелька в тютельку — черта ли в них толку, если они на скалы полетят!.. Ну как тут горушку плоскостью не побрить?! Вот наш командир и вызвался добровольцем.

— И вы, дядя, тоже?

Алешкин хмыкнул:

— У Петра Семеныча тогда насморк открылся.

Штурман поперхнулся минеральной водой, сердито толкнул Алешкина в бок:

— Ты не подхмыкивай. Будь я тогда в норме, своего ордена уж не упустил бы.

— Петя у нас с детства чувствителен к простуде, — улыбнулась хозяйка. — И как его в летчики взяли?

— Анна! И ты туда же!

— А вы, Коля? — смеясь глазами, спросила девушка.

— Куда мне! Совсем еще был зеленым. С нашим командиром за правого пилота сам комэск летал… А дальше, собственно, по библии: разверзлись над страждущими небеса метельные, и полетели оттуда тюки прессованного сена, мешки с сухарями, консервами и всяким другим существенным товаром. Один раз, другой, третий — и спасены наши бараны. Волки и шакалы там, говорят, до сих пор на небо от злости воют… Да это что! Орден-то командиру сразу за два дела дали, второе, я думаю, повеселей было — сам свидетель! — мне за него и то медаль повесили. А Петр Семеныч и на этот раз свою просморкал.

Штурман глухо рыкнул, Даля прыснула, Соколов усмехнулся и жестом остановил Алешкина.

— Может быть, хватит людей утомлять байками? — не столько штурмана хотел выручить, сколько себя: он постоянно чувствовал себя не в своей тарелке, если при нем говорили о его работе. Плохое или хорошее — все равно.