Море в ладонях - [89]

— Вы можете не считаться с нашими предложениями, но мы их достаточно убедительно изложили и будем отстаивать! Государству уже нанесен ущерб в три миллиона рублей.

— Откуда вы это взяли? — побагровел Ушаков.

— Дочитайте, узнаете…

…Коренев вспоминал, а Ершов внимательно следил за ним.

— В какой-то степени я с вами знаком уже, Дмитрий Александрович, — сказал он.

— Любопытно! — вмешался Платонов.

— Капелька по капельке, — продолжал Ершов. — Дочь вашу знаю, Дробова… Да и многих общих знакомых.

— Теперь понятно, каким путем вы получаете так называемый, собирательный образ, — засмеялся Платонов. — С этим человеком шутить опасно. От одного он берет нос, от другого глаза, от третьего уши, а живот от меня. Потом говорит: полюбуйтесь, вот вам типичный бюрократ. Попробуй докажи, что я — это не я, и в то же время я — есть я…

Ершов и Коренев понимали — Платонов шутит. Однако шутка навела писателя на мысль: а чем плохи оба, садись и пиши с них героев повести!.. Есть Дробов и Таня, Марина и Ушаков, начальник строительства, директор проектного института…

Вошла Катюша в белом переднике, в красных комнатных туфельках.

— Папа, кофе готов. Нарежу кекс и можно садиться за стол.

Коренев посмотрел на Катюшу, вспомнил о Тане. «Как там она?» — подумал невольно. Возвратится когда-нибудь из длительной командировки, а дочь вышла замуж… К примеру, за Дробова или за Юрку. Разве так не бывает? Надо бы позвонить ей в Еловск, узнать, все ли в порядке…

Ершов ответил Платонову:

— Собирательный образ — это прием. К такому приему можно не прибегать, если прообраз достаточно колоритен.

— А Ленин?! — почти задохнулся Платонов. — Даже лучшие фильмы о нем желают лучшего!

— Не спорю, Кузьма Петрович, не спорю! — подтвердил Ершов.

— Тогда, почему наши деятели кино позволяют великому человеку единственную роскошь — слегка картавить?! Извините, но гениальное, на их взгляд, должно быть зализанным до неузнаваемости… А Ленин прежде всего человек! Как нам известно, революции в лайковых перчатках не делаются. Тут уж изволь засучить рукава, непримиримым быть к черному и прогнившему… Ильич не только умел быть добрым из добрых и мило улыбаться. Он умел быть жестоким с врагами революции. Болел, как болеет, недомогает каждый. Умел нервничать, гнать в шею врачей, знакомых и близких, когда мешали ему работать. В том-то и соль, что все человеческое было присуще ему и все же он был необычен, велик, гениален! Так покажите его таким, покажите!

— Насколько известно, Виктор Николаевич сценарии не пишет, — вступился за Ершова Коренев.

— И пусть не пишет. Будет писать, как другие, я с ним не так разговаривать буду, — пригрозил на всякий случай Платонов.

А Ершов ушел в свои мысли…

Не очень давно город готовился к встрече большого гостя. Улицы были забиты людьми. Много знамен, транспарантов и лозунгов. Трамваи, троллейбусы и, автобусы по маршруту «Аэропорт» прекратили движение. Гость летел из Пекина в Москву, приземлился на отдых. Как говорили, был не вполне здоров. Встречи в Пекине его надорвали. Ершову оставалось минут десять хода до главной улицы и издательства. Здесь почему-то между встречающими образовался разрыв…

Ершов вновь обернулся. Кортеж машин спускался к центру. Машины шли сравнительно медленно. Возбужденные голоса, рукоплескание тысяч людей сопровождали кортеж… А Ершов как был на проезжей части, так и остался…

Машины совсем уже близко. С передней откинут тент. Рядом с водителем Ушаков. Он стоит и машет шляпой, приветствует… Но Ершов смотрит на заднее сидение, не на Крупенина, а на человека, чье лицо ему слишком знакомо по многим портретам. Он хотел бы всмотреться в это лицо, запомнить. Если бы можно, познать и мысли того, кто взял на себя столь великую ношу, как государство… Взял, много ездит и выступает. Может быть, выступит перед партийным активом и в Бирюсинске? Ну, а если уж выступит, то никуда не уйти от Байнура, от разговора об этой сибирской жемчужине.

И тут показалось Ершову, что большой гость так же прикован взглядом к нему. Смотрит и ждет чего-то. Ершову стало неловко, он приподнял шляпу над головой, помахал…

Теперь, когда в доме Ершова Платонов и Коренев говорили о ленинских фильмах, ему вспомнился вдруг кинофильм о вчерашнем высоком госте. Фильм с громким, даже нескромным названием. Вспомнилась толстая книга о поездке этого человека в Америку, еще одна Золотая Звезда Героя в день юбилея…

В который раз спросил себя Ершов:

«К добру ли это? Куда приведет?!»

Было над чем задуматься, было. Но не было никакого актива. Разговор о Байнуре был. О том разговоре поведал Ершову корреспондент центропрессы, бывший бирюсинец, ныне москвич.

Скорее всего не случайно навел на мысль о Байнуре Крупенин:

— Как наши дела на целлюлозном, Виталий Сергеевич?

Ушаков поперхнулся, ответил не сразу:

— Выправляется положение, строительство набирает темпы…

Крупенин умышленно промолчал, а высокий гость смерил недобрым взглядом Ушакова:

— Все раскачиваетесь, мировые проблемы решаете! По старинке работаем, вот что! А надо бы призадуматься. Не те времена. Хватит лапти сушить на печи!..

Больше он не сказал о Байнуре ни слова. Улетел таким же больным, раздражительным и усталым. Было над чем подумать не только Виталию Сергеевичу…