Море в ладонях - [83]

— Садись, — сказал Ушаков Кореневу, — садись. Снова приехал просить что-нибудь?

— А разве уже просил? — опускаясь в кресло, уточнил Коренев.

— Не просил, так будешь, — уверенно заявил Виталий Сергеевич.

— Я привез докладную на ваше имя. Нам, действительно, нужна помощь крайкома.

— Покажи, покажи, — Ушаков взвесил пачку страниц. — Да тут целый том.

— Я не тороплю, Виталий Сергеевич. Дело наше в пять минут не решить.

— На бюро хочешь поставить?

— Лучше бы на бюро.

— И все?

— Не все. Хотел поговорить о бывших заключенных.

— Ну, ну, — насупился Ушаков.

— Гложет меня сомнение. Не зря ли их нам дали?

Ушаков вздохнул, как человек, уставший от непродуманных поступков окружающих его людей. Он выпрямился, положил руки на стол, стиснул пальцы в замок.

— В свое время я объяснял Головлеву, что к чему. Он не делился с тобой? Или мне говорит одно, а тебе другое? Вот уж не думал, что подошлет тебя, а ты клюнешь на эту удочку.

— У меня с Головлевым хорошие деловые отношения. И пришел я в крайком, чтобы говорить честно и откровенно о том, что сам думаю. Речь идет не столько о сотне людей, присланных к нам, сколько о тысячах тех, кто закладывал стройку. Которых мы в какой-то мере обкрадываем.

Ушаков смотрел широко открытыми глазами со смешанным удивлением и возмущением.

— Как обкрадываем, кого?

— Комсомольцы приехали строить свое детище, и они вправе требовать от нас полного доверия. Они хотят, чтобы все было сделано их руками.

— Так, — сказал Ушаков, — так. — Он постучал пальцами по столу. — Читал оперативную сводку происшествий. Тебя, оказывается, вместе с машиной чуть не спихнули в Байнур? Этого испугался?! Или боишься с людьми работать?

— Пуганый я, — ответил зло Коренев.

— Нет, ты боишься!

Надо бы встать и уйти. Но Коренев не имел на то права. Он должен решить не личный вопрос.

— Виталий Сергеевич, поймите меня правильно. Сейчас на стройке не та обстановка, когда можно Еловск насыщать тунеядцами, проходимцами, аферистами. У нас масса трудностей без того. Каждый день хорошие парни к нам приезжают и уезжают от нас. Мы убиваем в них светлое чувство. На одних патриотических лозунгах далеко не уйти. Вы можете ставить вопрос обо мне, о моей близорукости. Но не о себе я думаю. Нужно — пошлите в колонию, куда угодно. А ребят-комсомольцев — должны понять.

Ушаков резко встал, прошелся по кабинету, не доходя до Коренева, остановился.

— Эх, Дмитрий Александрович, Дмитрий Александрович! Мы же старые коммунисты. Не то ты предлагаешь. Хочешь отгородить людей от большой жизни? И тебя совесть не будет мучить за тех, кого снова толкнешь в тайгу — на Соловки?

— Будет! — согласился Коренев.

— Сам себе противоречишь?

— Да!

— В нашем крае десять молодежных строек — и если везде скажут так, как говоришь ты?

— Но у нас в десять раз больше немолодежных.

Ушаков вновь пересек кабинет и остановился в дальнем углу:

— Согласен! Я допустил ошибку в одном, но ты допускаешь в другом. Где, как не на молодежной стройке воспитывать нового человека? И что представляет из себя группа в сто человек, если у тебя тысячи честных и чистых людей?..

Ушаков не приказывал, он советовался и был обеспокоен. Это делало Коренева покладистей, заставляло снова все взвесить, продумать. По-своему, Ушаков тоже был прав. К тому же сам Коренев еще на пути в Бирюсинск думал, что зря Головлев выделил в особую группу вновь прибывших, разместил в заброшенном на отшибе бараке, создал им «малину». Надо было сразу же разбросать всех по участкам стройки, отобрать специалистов, обеспечить работой по душе. Пусть окунутся в массу, и масса их перетрет, приучит к себе, заставит уважать существующие порядки…

Спустя час, отсюда же, из крайкома, Коренев позвонил Головлеву. И через день «работяг» распределили по строительным бригадам. Послали куда одного, куда двух, куда трех. Разместили и по общежитиям. Так перестала существовать «малина».

Червонному, Зубу и Склизкому повезло. Им удалось попасть в столярную мастерскую — подальше от «пыльной работы».

Увидев, что бригадир отлучился, Зуб схватил Склизкого за новенький комбинезон, крикнул Червонному:

— Жора! Я капюшон нашел!

— Неси сюда, пропьем! — ответил Червонный словами давно забытого воровского анекдота.

— А в нем человек.

— Так ты его вытряхни!..

Воровать что-либо из мастерской Червонный категорически запретил:

— Где едят — там не гадят, — сказал он, заметив однажды, как Склизкий понес банку политуры за кучу стружек. — Поставь на место.

Любимым занятием Жоры в свободное время стало править на оселке финку, которой он мог побриться…

25

Компромиссное решение успокоило и Мишу, а Миша — членов комитета. На стройке резко сократились пьянки, дебош. Бывшие уголовники и в клуб стали ходить с ребятами тех бригад, где работали. Деньги нашлись у многих, приобретали выходную одежду и обувь. Отрастят волосы, и бывшую «кодлу» уже не узнать.

Теперь Миша решил поднять авторитет комитета в другом. Шли к нему многие, критиковали на совесть. Но Коренев перед отъездом на семинар помог определить обязанности каждому члену комитета. Миша сразу увидел, что «комсомольский прожектор», дружины, порядок в клубе — это полдела. Надо серьезно думать о создании комсомольского штаба стройки. А пока… Пока он сам возьмет на себя ответственность за создание контрольно-комсомольских постов на каждом участке, в каждой бригаде. Таня будет ответственной за сектор использования механизмов. Люда — за сектор печати. Надо продумать, кому поручить сектор связи с поставщиками и проектными организациями, сектор связи с субподрядчиками. Вокруг комитета расширится актив. Всю работу следует подчинить воспитанию молодежи, улучшению быта, вопросам учебы.