Море в ладонях - [82]

— Одиннадцать в банке, — торопил банкомет.

— Двадцать два…

— Три червонца…

— Четыре!

— На все, — сказал Червонный, мусоля туза.

Склизкий дрожащей рукой подал карту.

У Червонного к тузу король — пятнадцать очков. Склизкого не проведешь, будет брать до казны — минимум, семнадцать. И Червонный протянул руку за картой. И снова король. Сумма очков — девятнадцать.

— Себе, — сказал Червонный.

Склизкий раскрыл карту — десятка. Раскрыл вторую — тоже десятка.

— Хватит! — выкрикнул он и сгреб в кучу деньги.

Следующим банковал Зуб. И снова. Склизкий остался в выигрыше. Ему явно везло. Через час почти все деньги Червонного и Зуба перешли в карман Склизкого. Ставки становились все больше, крупнее. Из «заначки» под старым пнем Склизкий вытащил еще бутылку «Охотничьей». И когда считал, что игре приходит конец, фортуна неожиданно от него отвернулась.

В тот вечер Склизкий спустил все до копейки. Проиграл так быстро, что не успел опомниться. Еще недавно червонцы были, в его карманах, теперь перешли в карманы Червонного и Зуба. В голове шумело. Глаза налились кровью.

— Бочата! — крикнул Склизкий и сорвал с руки свою гордость — штурманские часы с золотой браслеткой. — Сто рублей!

Зуб набычился, его жирные губы лоснились от только что съеденного сала. Он искоса посмотрел на Червонного. Червонный брезгливо кинул часы Склизкому.

— Три червонца! Больше не тянет.

— Браслетка золотая…

— С бабьих ходиков? Пять красненьких и все!

Вскоре Склизкий остался в майке, кальсонах. Червонный налил себе и Зубу.

— А теперь сыграем на птичку, — предложил он.

— На какую? — съежился Склизкий. Дрожал он не только от холода, но и от холодящего чувства, подступившего к горлу.

— Ну ту, что сегодня так мило нас агитировала.

— Нет! — закричал Склизкий. — Нет!

Червонный острием финки достал себе кусок докторской колбасы и отправил в рот.

— А ты отыграйся…

Склизкий допил остатки водки из горлышка.

Отыграться ему не удалось, но одежду ему вернули. Теперь по воровскому закону, если он не «пырнет» Таню ножом, «пырнут» его.

— Когда? — спросил Склизкий, подавленно, глухо.

— Не торопись… Скажем…

А Таня оставалась Таней… Она и впрямь поставила вопрос на комитете комсомола о немедленной отправке партии «работяг» со стройки.

— Давайте посоветуемся с парткомом, — предложил ребятам Миша.

Просить помощи у отца, ставить его в затруднительное положение, Таня категорически против. Она не сказала об этом ребятам и упорно стояла на своем. Уже то, что многие стали интересоваться ее отцом, их отношениями, омрачило приезд отца, да и жили они еще порознь. Отец занимал отдельную комнату в мужском общежитии. Таня по-прежнему со Светланой, в девичьем…

Не упоминая имени Тани, не сказав ни слова о том, как Миша с девчатами ходил агитировать «работяг», Юрка все же заявил Дмитрию Александровичу:

— А что, товарищ парторг, на молодежь надежду совсем потеряли? Зачем эту шваль на стройку приняли?

— Это не шваль, Юра, это люди!

— Знаем мы их. Одно не пойму — зачем имя наше позорить? Тогда и на арке надо написать: не молодежная стройка, а исправительная трудовая колония.

— Ты думаешь, о чем говоришь?

— Не один так думаю. Мало людей — почему молодежь не призвать? Нужно — в палатках перезимуют, землю ломами будут долбить, сваи ставить, бетон месить… Не побоятся.

Ответить Юрке, действительно, было трудно, и Юрка не первый обратился с таким вопросом. Парни и девушки с разных концов страны без вызова едут в Еловск. Для них это дело кровное, нужное. Как и что получилось, надо выяснить у Головлева.

Головлев ничего не скрывал, рассказал, как было.

Ну что ж, он, Коренев, уезжает на семинар в Бирюсинск, подготовил докладную записку руководства стройки и парткома в крайком, с Ушаковым в любом случае должен встретиться, там и поговорит обо всем.

Ушаков был мрачен, расстроен недавней историей с Ксенией Петровной. По возвращении из командировки он позвонил ей раз, позвонил два — никто не ответил. Варваре Семеновне телефон был не нужен, и его отключили. Увидев в окнах знакомой квартиры свет, выбрав удобный момент, он быстро поднялся на нужный этаж и подал два длинных, один короткий звонок. Ему открыли, и он так растерялся, что чуть не выдал себя с головой. Своей бывшем стенографистке он вынужден был солгать, что ищет Виктора Николаевича — своего давнего друга и, очевидно, ошибся квартирой. Шагая мрачно домой, он не сразу вспомнил, кто такой Виктор Николаевич, а когда вспомнил, то обругал себя трижды тяжелым словом.

Только дома Виталий Сергеевич несколько успокоился. Что же произошло во время его отсутствия? Где Ксения Петровна и почему в ее квартире человек, который должен переехать туда не раньше чем летом? Было мгновение, когда он подумал, что и его роль обнажилась во всем этом деле… Но он не привык чувствовать себя виноватым среди людей его окружающих, не привык утруждать себя подобными мыслями. Мало ли что сумасбродной певичке придет в голову. Все эти творческие звезды способны на любые чудачества. Предложили место в каком-нибудь шумном театре поближе к Москве, и махнула туда без оглядки. Квартиру ее передали тому, кому ранее обещали. Во всяком случае, вся эта история его не касается. В свое время к нему обратились, и он подсказал тому же Замялову, что надо помочь. А если дурак переусердствовал — вина дурака. Не станет и Помяловская афишировать свои связи с ним, гордость ей не позволит…