Море в ладонях - [60]

Внезапная догадка обожгла Ушакова. Он вспомнил встречу в столовой, пристальный взгляд, каким проводила Ксения Петровна Ершова.

— Зачем называть? — продолжала она в раздумье. — Я вышла из того возраста, когда женщина за именем не видит ничего.

— Вам хочется светлой взаимной любви, — сказал Ушаков, не столько думая о ней, сколько о неудавшейся жизни с Тамарой Степановной. Когда-то умел дружить он с мужчинами, но плохо себе представлял, за что бы могли любить его женщины, если вся личная жизнь была втиснута в «рамки непогрешимости». Он жил по формуле: как бы чего не вышло. И тем себя обокрал вконец. А жизнь — она вон, уже за плечами.

Ксения Петровна переспросила:

— Светлой любви?! Не знаю! Теперь скорее участия, дружбы, заботы. Вряд ли уже способна любить, как любила девчонкой в семнадцать лет. Тогда это было каким-то несчастьем и самым огромным счастьем. Голова шла кругом. Не знаю, что ожидает теперь.

Она заметно хмелела, хмелел и он.

— Налью? — спросил Виталий Сергеевич и взял со стола бутылку шампанского.

Она пожала плечами и этим сказала: делайте, как хотите.

— Вчера, здесь в киоске, не успела купить журнал «Моды сезона». Славное пальто для осени в том журнале… А сегодня пошла — все распродано…

— Считайте, что вам повезло.

— А именно? — удивилась она.

— Вчера я просто из любопытства купил журнал. Охотно его презентую. Он у меня в номере.

— Спасибо! — она допила вино. — Вам, наверное, рано вставать. В котором часу уезжаете?

— Об этом не беспокойтесь…

На лестничной площадке, уступая дорогу двум встречным дамам, Виталий Сергеевич приотстал от Ксении Петровны. Он шел за ней и не мог оторвать от нее взгляда. Он смотрел на плечи, на талию, на ноги в тонком, кофейного цвета капроне, с трудом верил, что провел с такой женщиной вечер.

— Налево, — подсказал он ей чуть дрогнувшим голосом, и она подчинилась, — теперь направо, по коридору в самый конец.

Она шла, и он видел ее как сквозь сон.

— Как у вас хорошо! — сказала она, осматривая двухкомнатный номер. — Это люкс? Вы здесь не один?

— Один. Зачем отказывать себе в удобстве? Садитесь. Вот виноград, вот конфеты. — Он включил телевизор, достал из тумбочки бутылку болгарского.

— Жмет ногу, — сказала Ксения Петровна, показывая на туфельку с узким носком.

— О боже мой! Да снимите же их!

Она сняла туфли и, поджав под себя ноги, уютно устроилась в широком мягком кресле. Экран телевизора засветился, полилась тихая музыка. Транслировали концерт эстрадного оркестра.

Он сидел на диване, смотрел на нее через стол. Предложить ей сесть на диван не решался. Оркестр играл танго, и она спросила, танцует ли он.

— Неважно, — ответил Виталий Сергеевич.

— Идемте, я вас научу.

Она с озорством девчонки вскочила, положила оголенную руку ему на плечо.

— И все же, переводитесь в Бирюсинск, — сказал Виталий Сергеевич. — Начальник горжилотдела — поклонник искусства. Директор театра с ним на «ты»…

Он чувствовал запах ее духов, казалось, вдыхал вместе с ними бальзам, вливающий силу и молодость. Закрыв глаза и слушая музыку, склонился так близко, что губы его коснулись локона у ее виска. Он поцеловал этот локон, потом висок, потом щеку.

— Нет, нет, — сказала она, — не хочу гадко думать о вас, не хочу, чтобы и вы обо мне плохо думали…

Он выпустил ее и подал недопитый бокал:

— Вы говорили: прошел стороной, не утешил и не обидел. А если бы вдруг возвратился? Встретился завтра, сказал…

— Нет, нет! — отступила она. — Не надо так зло. Спокойной ночи. Я лучше пойду.

Он проводил до двери и, как только щелкнул замок, припал горячим виском к косяку. Все в нем бунтовало. Он понял: теперь он иной — он раб…

19

Когда вышли из здания аэровокзала, Ершов обратился к девчатам и Дробову:

— Теперь милости прошу ко мне на чай!

Марина и Дробов сразу согласились. Нерешительность проявила Таня. С одной стороны, ей хотелось взглянуть, как живет Ершов, сколько он имеет книг и комнат, с другой — давно исчезла непринужденность в ее отношениях с Дробовым, многое осложнилось, запуталось.

— Никаких возражений, Танечка, никаких! — объявил категорически Ершов.

И Таня, не понимая сама почему, не решилась ему возражать.

Ершов жил сразу за городом в первом поселке у Бирюсы, занимал трехкомнатный коттедж.

Гостей встретила юная хозяйка, девочка лет одиннадцати-двенадцати, большеглазая, в светлом сатиновом платьице.

— Катюша, мы очень проголодались! Ты нас накормишь?

И Катюша старалась в грязь лицом не ударить:

— Вот колбаса, вот буженина, Вот шпроты, вот сосиски, — говорила она, выкладывая все продовольственные запасы из холодильника на кухонный стол. — Кушать будем в зале? Да, папа?

— Ну, разумеется! Скатерть чистую доставай. Чайник я поставлю. В подвал мы сходим с дядей Андреем.

— Вам надо привести себя в порядок? — спросила Катюша Марину и Таню, увидев девчат в коридоре у зеркальца. — Пойдемте сюда.

Комната Катюши показалась девчатам мечтой. Плательный шкаф, секретер для занятий и книг, кровать, кресло, два стула и даже трюмо с туалетным столиком. Правда, на столике ни духов, ни пудры, ни помады. Зато расческа, щетка и прибор для стрижки ногтей разложены в строгом порядке, со вкусом.