Море в ладонях - [55]

— Придется на время пересмотреть фронт работ, — пытался успокоить Мокеев.

— Но я не могу себя и людей обманывать. Ты знаешь прекрасно, что банк отпускает деньги по строгой смете. И второе — у меня большое количество специалистов. Среди них квалифицированные плотники, сварщики, сантехники, маляры, арматурщики, механизаторы, а я всех под одно стригу: в чернорабочих превратил. Вот в чем ужас. Люди теряют веру в меня и в стройку… Головлев поднял голову, сверкнул глазами, словно подвел черту: — Да, Модест Яковлевич, построил я два целлюлозных и два картонных завода, а такого, как здесь, не встречал. Строил и с комсомольцами, строил и с хулиганами трудовой колонии, но было легче… Думать, хозяйничать, что ли, мы разучились? — Он взглянул на часы.

Мокеев забеспокоился. Очевидно, с дурным настроением ему не хотелось отпускать в Еловск Головлева:

— Ночевать в Бирюсинске останешься?

— Придется. В крышке блока мотора пробило прокладку. Только утром шофер заменит.

— В оперу или в драму? Планы имеешь?

— Ничего не хочется!

— Давай, старина, поедем ко мне. Одному и мне неуютно, а с тобой веселей.

Было это ложь или правда, Головлев не задумывался. Он слышал, что жена, дочь и сын Мокеева не могут никак расстаться с Москвой. Но это его не касалось…

Вечером из хрустальных бокалов пили маленькими глотками сухое вино, закусывали яблоками и виноградом. Вино и фрукты стояли на журнальном столике, сами сидели в низких, удобных креслах, иногда отвлекались от разговора, смотрели на голубой экран телевизора.

— Позавчера мне стукнуло пятьдесят шесть, — говорил Мокеев, — жена с ребятами телеграмму прислала. Не забыл и старый приятель — полковник в отставке. Помнишь, у Павленко в романе есть Воропаев, вот и мой приятель такой же непоседа. Построил дачу в Крыму, вырастил сад фруктовый, выводит новые сорта слив и яблок. В газетах о нем даже писали… Тебе-то до пенсии далеко?

— Семь верст киселя хлебать и все вприсядку.

— Уйдешь на пенсию и куда? — спросил Мокеев.

— Рано думать об этом.

— А я под Ялту или Баку. Мои кости уже тепла просят. Гляди, а там через несколько лет и ты за мной потянешься…

Было что-то фальшивое в словах Мокеева Оба они понимали, что судьбы их не настолько сплетены, чтобы не расставаться друг с другом даже после ухода на пенсию.

Недавно Ершов говорил Головлеву. «Построите здесь завод, а потом ищи вас, свищи. Куда-нибудь на восток или в Среднюю Азию перекинетесь». И Головлев вполне серьезно ответил: «Надеюсь остаться директором завода. Сам строил, сам буду и целлюлозу варить. Если что, сам собирать шишки буду…»

Тогда он ответил так, а теперь вспомнил, что есть на Байнуре удивительный уголок, где зимою температура не падает ниже двадцати градусов, а среднегодовая равна среднегодовой юга Киевщины. Уж если и заниматься на пенсии садоводством, то он предпочел бы Южную бухту Байнура Крыму…

Телефонный звонок прервал их разговор.

Мокеев неохотно поднялся. Кто мог звонить ему на дом? Звонки и паузы чередовались соразмерно — вызывал не межгород.

— Я слушаю вас, — отозвался Мокеев лениво и сонно. Он дал понять, что уже поздний час.

Головлев взглянул на часы, было девять. Не так уж и много.

— Что?! — откликнулся в трубку Мокеев, и голос его зазвучал на октаву выше. — Да, да! Нет, что вы?! Я буду сейчас. Здесь три минуты ходьбы…

На немой вопрос Головлева Мокеев ответил:

— Помощник Прокопия Лукича звонил. Прокопий Лукич в особняке для высоких гостей остановился. Ты извини, наверное, следовало сказать, что ты у меня… Все так неожиданно. Наверняка с тобой пожелает встретиться. Вызовет, если понадобишься. Извини. Пей чай, жди.

В эти минуты Головлев не завидовал Мокееву. Он знал крутой нрав Крупенина. Достаточно слова, и завтра Мокеев не будет уже возглавлять институт.

Вернулся Мокеев в двенадцать ночи. На желтом его лице проступали красные пятна. Головлев лежал на диване, читал газеты. Ему не спалось.

— Успели шефу испортить уже настроение, — сказал тихо Мокеев и потянулся к пачке «Казбека».

Головлев понял все: из Москвы звонили на Дальний Восток, доложили о положении дел в Еловске, как о ЧП. Вот почему на обратном пути Крупенин и сделал остановку в Бирюсинске. У Крупенина тоже есть шеф, тот шеф полгода назад поручил Крупенину взять под личный контроль строительство целлюлозного на Байнуре.

— Я доложил обстоятельно, — сказал Мокеев. — Завтра утром Прокопий Лукич будет разговаривать с Ковалем, а потом вызовет нас. Так что тебе пока не следует уезжать…

Торчать в приемной пришлось битый час. Беседа Крупенина с Ковалем затянулась. Головлев терпеливо ждал, пальцы Мокеева, как барабанные палочки, нервно выстукивали дробь по толстой коже портфеля. Мокеев не выпускал его из рук, готов был в любую минуту вскочить, скрыться за дверью.

Коваль вышел, высоко держа голову. Трудно было принять за приветствие поворот его головы в сторону ожидавших приема. Головлев ответил кивком тоже едва заметно. Мокеев — подчеркнуто, резко, выражая тем самым не столько почтения Ковалю, сколько необходимость здороваться в этих стенах даже с тем, кто тебе просто нелюб.

Рука Крупенина была вялой, неэнергичной и поздоровался он с вошедшим, видимо, для проформы.