Море в ладонях - [54]

Головлев встал, прошелся по кабинету, остановился напротив Мокеева:

— У меня недавно был Ершов. Знаешь, конечно, его. Думаю, не дурак. Да и пишет прилично, только не про нас. Долго мы с ним говорили. Он больше слушал, записывал, а напоследок спросил. Знаешь, о чем?

— Откуда мне знать, — пробурчал недовольно Мокеев.

— Вот вы, говорит, инженер-строитель. Ваше святое дело украшать жизнь человека, делать его счастливым, помочь построить быстрее общество, о котором мечтал человек веками. Вы горой за завод на Байнуре. А не получится так, что потомки внесут ваше имя в черный список тех, кто совершил перед человечеством преступление? Не заложили ли вы уже сейчас себе такой памятник?

Мокеев сжался, насторожился:

— И что ты ответил?

— Ответил: потомки нам скажут спасибо!

— Зачем же вспомнил его слова?

— В память запали. И еще любопытное он сказал: «Люди, может, забудут тех, кто построил Мирный и Комсомольск, Бирюсинскую и Красноярскую ГЭС, забудут не потому, что неблагодарны, а потому, что живем в век великого созидания. Героизм в наше время дело привычное и даже обязательное. Но поколения не забудут тех, кто загубит Байнур, загадит реки, уничтожит леса, превратит благодатный край в пустыню…»

Мокеева начинало знобить. Очевидно, он вчера простыл в машине. В голосе появились хрипловатые нотки:

— Немало таких, кто ждет, чтобы я поднял руки! — сказал он гневно. — Не дождутся! Место заводу там, где он строится. Питать его будет Байнур и тайга этой зоны. Мы можем выбрать сотню новых площадок на озере, и сто раз подряд нам совать будут палки в колеса. Какого черта в наших делах понимают художники, журналисты, артисты, писатели? Нагуливают дешевый авторитет спасителей Байнура! А сколько вони от их возни!

Головлев продолжал стоять посредине кабинета. Признаться, после беседы с Ершовым он и впрямь подумал, как о кошмарном, если проектируемые очистные сооружения не дадут ожидаемого эффекта. И тут же себя успокоил: такое не случится!.. Ну, а если? — спрашивал привередливо внутренний голос. Нет! — отвечал Головлев… И все же?.. Сердце сжималось, покалывало… И тогда Головлев сказал себе: пусть первой тогда летит с плеч моя голова. Он верил, что найдет в себе мужество честно признаться, ударить в набат, остановить завод. Он отдаст себя в руки суду чести, суду народа.

Он вспомнил, как на коллегии госкомитета схватился с Мокеевым. Тот вообще был против дорогостоящих очистных сооружений. Предлагал перенять зарубежный опыт, идти путем максимальной утилизации и высокой регенерации отходов. Но все пять Великих Американских озер, в глазах Головлева, не стоили одного Байнура. Не поддержала Мокеева и коллегия. Слишком высоким было общественное мнение, чтоб не считаться с ним, чтоб рисковать судьбою Байнура.

— Ну, а Коваль? — спросил Головлев. — Он не артист, не журналист.

Мокеев махнул рукой:

— Пробовал с ним говорить. Куда там!.. Демагог. Непогрешим. Наши заключения для него недостаточно обоснованы и весомы… А что предложил он, как ученый, как крупный специалист? Да ничего! Плетется на поводу у так называемой общественности.

Головлев уселся на прежнее место и вновь закурил. Мокеев налил из сифона газировки и отпил глоток.

— Я пытаюсь себя заставить понять Платонова. Тот биолог, гигиенист. Он ратует за чистую воду Байнура, за сохранение его животного и растительного мира. Пусть ратует — это хлеб его. Но Коваль — геолог. Еловскую площадку он считает неподходящим местом для строительства завода. Тогда назови подходящую! Береговая линия Байнура равна расстоянию от Балтийского до Черного моря, и нет на ней места для сооружения завода?! Чушь, ерунда, упрямство! Если хочешь, такое упрямство граничит с преступлением…

Гора окурков росла.

— Модест Яковлевич, — заговорил не без иронии Головлев. — А во всех ли своих деяниях так уж кристальны мы и наш госкомитет? Почему бы, на самом деле, не собрать в свое время заинтересованных ученых? Посоветоваться, провести научную конференцию или что-либо в этом роде?

— Не моя компетенция это, любезнейший Леонид Павлович.

— Инициатива могла быть твоей!

Действительно, кто-кто, а Гипробум в своих же интересах мог ставить вопрос о проведении консультативного совещания ученых, проектировщиков, представителей партийных и хозяйственных организаций. Головлев был почти убежден, что это следовало сделать еще до начала строительства, и времени было у Гипробума с лихвой. Дело строителей строить по разумно продуманным чертежам, на разумно выбранном месте.

Мокеев хмурился, приглядывался к собеседнику:

— Извини, но я начинаю тебе удивляться. Наша страна задыхается без кордной целлюлозы. Мы продаем лес по тринадцать, пятнадцать долларов за кубометр, из четырех кубов этого леса капиталист получает тонну целлюлозы и продает ее нам по двести пятьдесят, триста долларов. Правительство торопит тебя и меня, во всем урезает сроки, а мы дискутируем: строить или не строить завод.

— Считать сам умею, — с досадой сказал Головлев. — А вот, на какие работы поставить завтра рабочий класс — не знаю.

И Мокеев с трудом сдержался, чтоб не вспылить. До совместной поездки в Москву в лице Головлева он видел только сторонника. Выпустить из рук то, на что опираешься?..