Море в ладонях - [142]

Только теперь дошло до Тани, к чему все Светкины сборы. А может, все к лучшему? Пусть уезжает. За кого попало замуж она не пойдет. На своем недолгом веку повидала разное. У Кирилла двое ребят — хватит, о ком заботиться. Смотри, и еще прибудет в семье. Правда, Светка «о жизни красивой» мечтала. Но кто не мечтал. И понятие о красивом не у всех одинаково.

В дверь постучали, спросили:

— Можно?

Слегка прихрамывая, вошел Кирилл:

— Здравствуйте… — Кашлянул для солидности, шагнул к чемоданам. — Мы за вами, Светлана Ивановна.

Это «Ивановна» показалось Тане немного забавным, но милым и добрым. Спроси врасплох отчество Светки, и Таня не сразу скажет, не привилось.

— Ладно уж, забирай, — кивнула Светка на вещи. — Может, помочь?

— Ну что вы! Мы сами! Зараз и погрузим…

Как только Кирилл ушел, Светка подсела к Тане:

— Помолчим, подружка, немного.

С минуту они молчали.

— Думаешь, мне легко? Не жалко с тобой расстаться? Жалко, Танюша. И с ребятами жалко. Только, как ни крути, не век нам с тобой друг друга держать за подол. И ты замуж выйдешь. За Дробова выходи! Ей-богу, не пожалеешь! Мужик с головой, не то что Кирюха. Только не думай, и Кирилл неплохой человек. Обо мне знает все, а верит в меня. И я поклянусь чем угодно, плохого больше не будет. Пошуметь пошумлю, а в обиду его самого и сопливых моих не дам. Хватит, на все нагляделась, пора за ум браться. Не забывай! Жду в гости!

К вечеру Таня уже побывала на главных объектах строительства. Ноги болели до ломоты, но в клуб все же пошла. Их эстрадный оркестр пополнился тремя незнакомыми ребятами. Стоило появиться Тане, как легкомысленный Юрка взмахнул рукой, и оркестр грянул туш. Тане стало даже неловко от взоров новых парней и девчат. Но Юрка, безумец Юрка, помогая войти на эстраду, каким-то неуловимым жестом заставил оркестр заиграть «Журавлей». И Таня поняла, что не петь она не может.

Три часа среди товарищей и друзей промелькнули видением. К дому шли с Юркой. Таня рассказывала о Светлане.

— Ну и правильно сделала, — заключил Юрка. — В отделе кадров уже всем отказывают. Принимать будут эксплуатационников. Еловск — на любителя.

— Как? — удивилась Таня.

— Для того, кто любит в свободное время в тайге пошататься с ружьишком, рыбачить на спиннинг, солить грибы, ягоды собирать…

А Юрку каждая стройка привлекает прежде всего новизной, бурной жизнью. Пока молод, готов поехать куда угодно… С Таней — хоть в Арктику… Но обо всем сказать воздержался. Наоборот, стал молчалив, что-то недоговаривал, шаг его был настолько нетороплив, что Тане в осеннем пальто становилось прохладно.

— Таня!

— Да, Юра, — отозвалась она.

— Я люблю тебя, Таня, — сказал он глухо.

Она поняла, он говорил правду. Юрка самый хороший и добрый парень. И она его любит. Очень. Но сердце умеет любить по-разному. С одним человеком ему хорошо и отрадно, без другого оно способно остановиться, стать каменным, зачерстветь…

— Ты молчишь, — сказал он.

— Юра, пойми меня, дорогой…

Он повернул круто и побежал к общежитию. Она хотела крикнуть и не могла, горло перехватило. Вконец уставшая и разбитая, пришла к себе, чтоб долго еще не уснуть.

Утром у автобусной остановки Таня встретилась с Мишей Уваровым.

— Псих-то этот, знаешь, что отчудил?

— Какой еще псих? — побледнела Таня.

— Я ему: что затеял? А он чемодан в кузов — и на вокзал.

Таня от боли под сердцем закрыла глаза, но тут же схватила Мишу за локти и закричала в лицо:

— Когда?! Когда он уехал?!

— Минут пять назад…

— Что ты наделал, Миша! Парня такого не мог удержать!

Не успел Миша развести руками, как Таня уже бежала к березовой роще, откуда тропинка коротким путем вела к железной дороге. Она бежала и ничего не видела из-за леса. За спиной уже слышен гудок электрички. Встречный товарный заглушил на время приближение пассажирского… Вот уже Таня взбежала на насыпь. Пассажирский стоит. Одна минута стоянки. Каких-то сто пятьдесят, двести метров отделяли ее от последнего вагона, когда состав дрогнул и медленно покатился.

Таня вернулась в рощу, прижалась влажной щекой к березе.

Вот и кончилась юность.

40

Страсти не остывали и в кулуарах. Совещание представителей партийных, советских и общественных организаций, заинтересованных в судьбе Байнура, открыл кратким вступительным словом Ушаков. Он не сгущал красок в оценке сложившейся обстановки, не собирался и умалять убежденность противников Еловского целлюлозного, не предал анафеме тех, кому в свое время Крупенин с Мокеевым понавесили ярлыки «саботажников» и «пособников». Передал слово Пономареву.

Пономарев тоже был краток. Он заявил, что тревогу за Байнур оправдала картина, повсеместно наблюдаемая там, где работают целлюлозно-бумажные предприятия. Печальный пример того — Онежская губа, захлебнувшаяся в зловонных отбросах Кондопожского бумажного комбината, осудил работу бумажных заводов на притоке Тверцы и живописной Осуге, привел печальный пример с Вычегдой и с загрязнением Ладожского озера промышленными стоками. Заявил, что мог бы еще привести не один пример по стране. Но ясно и без того, что судьба водоемов и рек приобрела на сегодняшний день немаловажное государственное значение и в этом, возможно, основная заслуга «байнурской проблемы». Судьба Байнура — это судьба Каспия и Волги, Невы и Дона…