Море в ладонях - [118]

— Прощайте, Виталий Сергеевич. Хотя нет, не прощайте! Когда за статьей зайти?

— В Союз писателей перешлю… Всего доброго… — поспешил Ушаков. Он не мог объяснить почему, но почувствовал, что звонок из Москвы на сей раз не сулит ничего хорошего.

Настроение Ершова тоже осталось скверным. Уже в коридоре встретился Лылов.

— День добрый! День добрый! — раскланялся бывший зампред. — У самого был? Как он? В духе сегодня?!

— В духе! В духе! — ответил Ершов. — Торопитесь, пока один!

Видимо, бодрячку Лылову на пенсии было невесело. Решил поплакаться, пронюхать: нет ли какой в нем надобности.

34

Ушаков раскрыл глаза, когда с того берега реки солнце проглянуло сквозь гряду облаков над холмами и косой луч ударил в лобовое стекло машины. Кажется, он вздремнул. Степаныч вел машину так искусно, что неудивительно было уснуть. Теперь «Волга» мчалась асфальтом вдоль Бирюсы. Порывы холодного ветра крепчали. Бирюса в этом месте долго не замерзает даже зимой. Сейчас казалась хмурой и неприветливой.

Ушаков мыслями снова вернулся к тому, о чем думал последние дни. Он ехал в город шахтеров, чтобы выступить перед партийным активом и рассказать об итогах последнего пленума ЦК. Вчера он выступал перед активом края. Коммунисты одобрили ход пленума, горячо поддержали решение. Критика была резкой, но справедливой и в адрес крайкома. Снова и снова вставал вопрос о методах руководства, о коллегиальности, о принципиальной ленинской критике во всех звеньях партийного аппарата и советского государства.

Но, если о нем, Ушакове, прямо не говорили, то это еще не значило, что его не имели в виду. Выступая с большой трибуны, Платонов прямо сказал:

— И нашим некоторым руководителям края нелишне подумать о том, как надо работать в новых условиях, как опираться на массы, на коммунистов…

Сказал, не сказал Платонов, не в этом главное. Главное в том, что он, Ушаков, лучше других понимает: вчерашнее больше не повторится. В который уж раз он искренне восхищается мужеством, волей тех, кто сумел там — в ЦК — смело выступить и отстоять ленинские нормы партийного поведения… Рука партии никого не щадит. Провинишься — взыщет за все сполна.

Вдоль шоссе за изгородью потянулись разноцветные щитовые домики дачного типа. Проехали любительское садоводство «Шахтер». Начались окраины города.

— К горкому? — спросил Степаныч.

— К Дому культуры, — ответил ему Ушаков и тоже спросил: — Чего ты невесел?

— Что-то мутит слегка…

— Может, не выспался?

— Ерунда, — отмахнулся Степаныч. — Пройдет! Спал нормально.

— Ну смотри. А то бы лучше не ездил.

Степаныч по-своему был предан Ушакову. С ним работал не первый год. Ревновал к «шефу» любого крайкомовского шофера. Так что самым большим наказанием считал, когда по какой-либо причине Ушаков уезжал с другим водителем.

— Актив часа на три, четыре затянется. Отдохни. Сходи в столовую, поужинай.

— Да что вы, Виталий Сергеевич! — огорчился шофер.

— Ну ладно, ладно… Сам смотри, как лучше…

У Дома культуры шахтеров уже стояло с десяток легковых машин. С обеих сторон к входным дверям шли группами, по одному участники городского актива. Не успев выбраться из машины, Ушаков увидел первого секретаря горкома и догадался, что тот его поджидал. В вестибюле успевшие и неуспевшие раздеться почтительно расступались, здоровались. Секретарь горкома провел в кабинет администратора за сцену.

— Желающих оказалось больше, чем позволило помещение.

— На сколько мест клуб? — спросил Ушаков.

— На восемьсот…

Партийный актив начался точно в назначенный час.

Ушаков вышел к трибуне, вгляделся в притихший зал. То, что придется ему говорить, он знал почти наизусть. Начал спокойно и деловито. Он говорил, обращаясь больше к сидящим в зале, чем к тексту. Говорил и чувствовал, что люди его понимают, ловят каждое слово. Понимал, что спокойны они только внешне и им далеко не безразлично, что делается сегодня, что будет завтра. Они разделяют ответственность с ним, с ЦК, с народом.

Уже во второй половине доклада кто-то из работников горкома подошел к председательствующему — первому секретарю и, низко склонившись, что-то быстро заговорил. Ушаков заметил, как секретарь горкома бросил взгляд в его сторону, изменился в лице и что-то быстро ответил.

Когда во второй раз Ушаков обернулся к президиуму, то место председательствующего было свободным. Секретарь горкома стоял за кулисой и отдавал какие-то распоряжения своему работнику. Все это показалось по меньшей мере странным, но Ушаков снова углубился в доклад, вновь сосредоточился на аудитории.

В первом же перерыве секретарь горкома сказал ему виновато:

— Извините, Виталий Сергеевич, с вашим шофером что-то случилось. Пришлось срочно в больницу отправить. Машину вашу в гараж горкома поставили.

— Да, да, спасибо, — сказал растерянно Ушаков. — Еще в дороге он говорил, что чувствует себя неважно. Распорядитесь, пожалуйста, пусть узнают, в чем дело.

У Степаныча признали сильное отравление. Терял сознание.

— Я вас отвезу или останетесь у нас? — спросил секретарь горкома, когда вышли из Дома культуры.

— Далеко до больницы? — вместо ответа спросил Ушаков. — А впрочем, не имеет значения. Поеду в больницу.