Море в ладонях - [117]

Ершов вспомнил, что несколько раз на совещаниях работников культуры ставился этот вопрос… Но разве не все равно, кто его ставил, когда? Важно, чтоб был он решен наконец.

— Надо и кукольному театру помочь, — добавил Виталий Сергеевич. — Мотается коллектив по детским садам, по школам… Что у тебя еще?

— Кажется, все.

— Все, говоришь? Не верю! — Ушаков с хитринкой смотрел на Ершова. — Тогда я спрошу.

— Спрашивайте.

— Как пленум? Что думают о нем писатели?

Что думают?! Писатели только рады. Разве не их дело вскрывать и клеймить отживающее, воспевать будущее?! Их счастье в борьбе за завтрашний день своего народа.

— Хороший пленум, Виталий Сергеевич! — сказал Ершов и не выдержал, уколол: — Поучительный…

Ушаков не понял, с горячностью подхватил, даже подался вперед, в голосе появились поучающие нотки:

— Правильно говоришь! Своевременный!

Ершов не скрыл улыбку. Он давно знал набор любимых выражений своего собеседника.

— Виталий Сергеевич!

— Что?

— Не люблю я это самое: решение — своевременно, работа проделана — определенная, успехи достигнуты — некоторые… Воистину ничего определенного в наборе этих слов. Прикрываем за ними мы часто наши недостатки.

Несколько долгих секунд Ушаков удивленно смотрел на Ершова и вдруг рассмеялся:

— Черт побери! А ты прав! Кочуют эти слова из доклада в доклад. До того к ним привыкли, что и в разговорную речь тащим. Поддал, ничего не скажу, поддал! Значит, поучительный пленум?!

— Поучительный!

— Понятно. Кто знал, что все так обернется. В последнее время совсем завалили бумагами. Не только исполнять — отвечать некогда… Никакой тебе инициативы…

— Как никакой? — возразил Ершов. — Жиркомбинат нам никто не навязывал. Отдали бы лучше его краснодарцам или молдаванам. Они хоть сою имеют. А вот кедровый орех сотнями тонн в тайге пропадает. И сбор не можем организовать, и маслобойни построить.

— Ты же знаешь: до нас с тобой промахнулись. На китайскую сою рассчитывали. Теперь монтируем новое оборудование.

— А не получится у нас чехарда с Еловским заводом?

Ушаков не спешил с ответом, он думал. Статья, организованная Платоновым и подписанная видными учеными страны, не оставляла в покое его самого. А что если ученые правы? Со всею жестокостью встал этот вопрос перед ним. Обвиняли Крупенина, Госкомитет, но Ушаков впервые почувствовал, что немалый груз за содеянное лежит и на нем… Он несколько успокоился, когда получил обстоятельное решение сверху. Завод будет достроен. Пришла копия письма в адрес Мокеева и Головлева. В письме осуждались «порочные выводы ученых, необъективность их выступления».

И все же он, Ушаков, вчера вечером позвонил в промышленный отдел Пономареву. Пономарев с болью ему пояснил, что в противоречия уже вступил не столько моральный, сколько экономический фактор. Почти три четверти капиталовложений освоены. Невольно напрашивается вопрос: добавить ли десять, пятнадцать миллионов и сделать очистные сооружения действительно уникальными или же зачеркнуть предприятие стоимостью в несколько сот миллионов рублей. С Крупенина можно спросить со всей строгостью, но а как поступить с Еловском — тут надо думать…

— Если это потребуется, пойдем на дополнительные расходы, но очистные сооружения доведем до совершенства, — сказал Ушаков. — Завод надо достраивать. Не согласен?

Ершов взглянул колюче, непримиримо. Мог бы не объяснять.

— Неубедительно, Виталий Сергеевич!

Ушаков пожал плечами:

— Ну, батенька мой! У себя на Севере ты и в министрах ходил когда-то. Должен бы понимать всю сложность создавшейся обстановки. Не тебя убеждать.

— Ходил, да ушел. Уступил место тому, кто больше для этого подходит. А Крупенин место свое не уступит! — Ершов протянул Ушакову его статью. — Может, посмотреть? Не в жилу это сейчас. Много хвалебного, выспреннего. Напечатаю, сами потом отругаете.

Ушаков покраснел в три ярких пятна: два на щеках, одно на лбу.

Ершов удивился собственной желчи и резкости. Похоже, что, выбрав момент, жалил и мстил. Но за что?

Также подумал и Ушаков. Пока в его руках сила, с ним улыбаются, советуются, просят его. А случись такое, что с каждым может случиться, по-другому заговорят. Неужели Ершов лицемер?..

И тут Ушаков подумал о Ксении Петровне. Мысли о ней редко его оставляли в покое. Женщины этой ему по-прежнему не хватало. Самое трудное, что почти потерял надежду на близость с нею… И к этому, если не прямо, так косвенно причастен Ершов. Ему она отдает предпочтение. Сама говорила когда-то: прошел стороной, не утешил и не обидел… И на этом спасибо… А теперь он, Ершов, как обвинитель сидит в кабинете, смеется, язвит…

— Статью я пересмотрю, — сказал Виталий Сергеевич. — Скорее всего материал устарел. В корзину его.

— Нет, почему? — возразил Ершов. — Я говорил о вступительной части… Секретари крайкомов не часто статьями нас балуют.

— Зато вы не упустите случай лягнуть лишний раз секретаря, — сказал Ушаков, но без злобы, скорее с укором.

— Бывает, — согласился Ершов. — На то и существует критика снизу доверху. — В его глазах затеплились смешинки.

В кабинет вошла секретарь:

— Виталий Сергеевич, вас по вэче вызывает Москва.

И только теперь почувствовал вдруг Ершов, как смертельно он утомил Ушакова, не менее устал и сам.