Море в ладонях - [115]
Передав руль мотористу, Андрей спрятал кепку и клок телогрейки в свой вещевой мешок. Когда добрались до Бадана, первым желанием было с кем-нибудь поделиться и посоветоваться. Но это и есть обвинить Юрку с ходу черт знает в чем, точнее в убийстве. В любом случае следственные органы потребуют объяснение делу. Пока не дошло до этого, надо поговорить с самим Юркой.
И они встретились прямо в больнице, с глазу на глаз. Юрка обрадовался Андрею, как никогда еще в жизни. А Андрей, пожав ему руку, вдруг помрачнел, достал из кармана смятую кепку.
— Узнаешь?
— Нет!
— Я нашел там…
— Ну и что?
— На обрыве ты был не один, — сказал твердо Андрей.
— Чего ты выдумал? — в глазах Юрки тлела едва заметная издевка. — Вздумалось сократить дорожку, вот и влез на эту самую — вертикальную плоскость. Хотел сказать спасибо за то, что вытащил, а ты дело мне пришиваешь, — он отвернулся, уставился в потолок.
— Ломаешься, Юра, а зря. Я ведь не следователь. Не обижайся, не имею права скрывать, что с тобой был еще человек.
— Человек?! — выкрикнул злобно Юрка и приподнялся на локтях. — Да если бы на моем месте ты не придушил этого слизняка, я бы тебе табуреткой голову проломил!
Дробов сдержался.
— Значит, кто-то все-таки был?
— Был! Ну и что?
— Кто он?
— Склизкий! Тот, что Таню ножом! Пойди, доложи!
Дробову стало душно. Чего угодно, но этого он не ожидал:
— Юра, докладывать я не буду. Встанешь с постели, сам расскажи обо всем, где надо.
— О чем рассказывать, о чем? — допытывался Юрка, ненавидя и презирая Андрея.
— Не маленький…
— Не хочу я идти, понимаешь, не желаю!
— Юра! — как можно спокойней сказал Андрей.
— Что Юра?! Что?! Ты хочешь, чтобы за этого гада меня упекли? Да он сам сорвался, сам… Пусть делают, что хотят, пусть судят!
— А за что? — спросил Андрей. Он встал, положил на табурет клок телогрейки и кепку. — Значит, договорились. Ты не барышня, губы не дуй. Если я догадался, узнал — узнают и другие. Сам тень на плетень наводишь. Это оставлю, — и он кивнул на «улики».
— А если я не пойду? — спросил Юрка.
— Тогда я… Ради твоей же пользы… Да и труп может выбросить на берег…
— Значит, ради меня?! — метнул злобный взгляд в сторону Дробова Юрка. — Валяй! Валяй, предатель. Знаю, за что ненавидишь… Только на узкой тропинке не попадайся!
Но Андрей уже был за дверями.
33
Ершов обычно вставал в пять утра. Наскоро брился, выпивал чашку кофе. Часа полтора уходило на то, чтобы выправить и перепечатать накануне написанные страницы. На свежую голову утром лучше были видны недостатки и слабые стороны рукописи. Иногда приходилось переписывать главы заново, а то и сидеть над страницей день, два. Вдохновение приходило и уходило. Тогда и герои казались не теми, факты малозначащими, конфликт недостаточно острым, фабула неинтересной. В такие дни совсем не хотелось писать. И он клеймил тот час, когда взялся за этот тяжелый, нередко безрадостный труд. Он знал, что напишет роман и, может, не раз перепишет его. Первый он переписывал трижды… Потом надо идти в издательство. Там могут читать его «опус» и месяц и год. Что-то безоговорочно примут, против чего-то станут протестовать. Лежал его первый роман без движения месяц из-за одного только названия города — Сталинград. А потом снова над каждой страницей трудились бок о бок с редактором… Смешно, но находятся чудаки, которые утверждают, что писатели сидят на солидных окладах, гонорар получают чуть ли не в слитках золота… А когда сумму полученных денег за первую книгу разделил он помесячно на шесть лет, то получилось столько же, сколько у тети Паши — технички Союза… Благо имел работу, зарплату, пока писал…
В восемь часов Виктор Николаевич заглянул в комнату Катюши. Дочь досыпала сладко и безмятежно. К девяти часам он делал завтрак ей и себе. Пятнадцать минут уходило на то, чтоб пройти до хлебного магазина, купить свежий батон и теплого хлеба. Полчаса, чтоб пожарить котлеты или сделать глазунью и бутерброды. А там трудовой день у него и у дочери. Он снова за рукопись, она за уроки…
Ершов оделся и вышел на улицу. Недавний звонок друзей из Москвы вывел надолго его из душевного равновесия. Победу таки вырвал Крупенин. И было мучительно больно, что вырвал в нечестном бою. Завод будет сбрасывать промышленные стоки в Байнур. Если раньше Крупенин все же боялся ученых, общественности, то теперь он чихал на всех. Считает себя непогрешимым, называет слугой народа, ломовой лошадью, которая тащила и будет тащить на своих плечах непомерный груз во имя будущего… Орел или решка?
С тысячами людей приходилось встречаться Ершову на читательских конференциях и литературных вечерах. Люди крепко верят печатному слову. Все чаще спрашивают о том, почему ученые и писатели плохо отстаивают Байнур. «Вам-то и карты в руки», — говорят они. Пройдет время, могут сказать: «Замалчивали действительность. Лакировали. С начальством не желали ссориться!» Могут ввернуть и похлеще: «Правду боялись!»
С дрожью в голосе Дробов по телефону взволнованно объяснял:
— Статью новую подготовил. В пику Мокееву. Не берут. Говорят, хватит, мешаете строить… А до меня дошло — Ушаков редактора вызывал. Какое имеет он право?!
Жанна Владимировна Гаузнер (1912—1962) — ленинградская писательница, автор романов и повестей «Париж — веселый город», «Вот мы и дома», «Я увижу Москву», «Мальчик и небо», «Конец фильма». Отличительная черта творчества Жанны Гаузнер — пристальное внимание к судьбам людей, к их горестям и радостям. В повести «Париж — веселый город», во многом автобиографической, писательница показала трагедию западного мира, одиночество и духовный кризис его художественной интеллигенции. В повести «Мальчик и небо» рассказана история испанского ребенка, который обрел в нашей стране новую родину и новую семью. «Конец фильма» — последняя работа Ж. Гаузнер, опубликованная уже после ее смерти.
В повести «Окна, открытые настежь» (на украинском языке — «Свежий воздух для матери») живут и действуют наши современники, советские люди, рабочие большого завода и прежде всего молодежь. В этой повести, сюжет которой ограничен рамками одной семьи, семьи инженера-строителя, автор разрешает тему формирования и становления характера молодого человека нашего времени. С резкого расхождения во взглядах главы семьи с приемным сыном и начинается семейный конфликт, который в дальнейшем все яснее определяется как конфликт большого общественного звучания. Перед читателем проходит целый ряд активных строителей коммунистического будущего.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Впервые — журн. «Новый мир», 1926, № 4, под названием «Московские ночи», с подзаголовком «Ночь первая». Видимо, «Московские ночи» задумывались как цикл рассказов, написанных от лица московского жителя Савельева. В «Обращении к читателю» сообщалось от его имени, что он собирается писать книгу об «осколках быта, врезавшихся в мое угрюмое сердце». Рассказ получил название «Сожитель» при включении в сб. «Древний путь» (М., «Круг», 1927), одновременно было снято «Обращение к читателю» и произведены небольшие исправления.
Впервые — журн. «Новый мир», 1928, № 11. При жизни писателя включался в изд.: Недра, 11, и Гослитиздат. 1934–1936, 3. Печатается по тексту: Гослитиздат. 1934–1936, 3.
Русский солдат нигде не пропадет! Занесла ратная судьба во Францию — и воевать будет с честью, и в мирной жизни в грязь лицом не ударит!