Море и рыбешки - [15]

– Да я ничего такого не сделала.

– Ну вот чего не сделала, то и нехорошо. Все равно как выдернуть из-под человека стул, когда он уже садится…

– Кто не смотрит, куда садится, тому и сидеть незачем, – огрызнулась бабаня.

В листве выбил короткую дробь один из тех очень недолгих ливней, какие возникают, когда несколько отдельных капель не хотят идти в ногу со всеми.

– Ну ладно, – не стала спорить маманя. – Но обошлась ты с ними круто.

– Верно, – согласилась бабаня.

– А поразмыслить, так и гнусно.

– Мгм.

Маманю пробрала дрожь. Мысли, промелькнувшие у нее в голове в те несколько первых мгновений, когда Пьюси завопил…

– Я тут ни при чем, – продолжала бабаня. – Я никому не внушала ничего такого, чего вы уже не внушили бы себе сами.

– Прости, Эсме.

– Да ладно.

– Вот только… Летиция не хотела тебя с грязью мешать, Эсме. Она, конечно, злыдня, и ума не большого, и любит покомандовать, но…

– Ты ведь меня с детства помнишь, так? – перебила бабаня. – Мы ведь с тобой прошли огонь, воду и медные трубы?

– Само собой, но…

– Но ты никогда не опускалась до всяких там «я говорю вам это как друг», верно?

Маманя помотала головой. Довод был веский. Ни один дружелюбно настроенный человек так не скажет.

– А кстати, какие такие радости сулит ведьмовство? – спросила бабаня. – Слово-то какое дурацкое!

– Без понятия, – отозвалась маманя. – Я, если честно, подалась в ведьмы ради ухажеров.

– Думаешь, я не знаю?

– А твой какой был интерес, Эсме? Бабаня остановилась и поглядела сперва на морозное небо, а потом вниз, на землю.

– Не знаю, – наконец призналась она. – Наверное, такой же.

То-то и оно, подумала маманя. Возле бабаниной лачуги они спугнули оленя. У черной двери красовалась аккуратно сложенная поленница, а на парадных ступеньках лежали два мешка. В одном была большая головка сыра.

– Похоже, тут побывали Гоппхутор с Цыппингом, – заметила маманя.

– Хм. – Бабаня поглядела на испещренный старательными каракулями листок, прикрепленный ко второму мешку: «Любезная Хозяйка Громсъ-Хмурри, буду весьма признателен, если Вы дозволите мне назвать этот самоновейший призовой Сортъ „Эсме Громсъ-Хмурри“. Ваш уповающий на доброе Здравие Перси Гоппхуторъ». Так-так. Интересно, кто это его надоумил?

– И не представляю, – сказала маманя.

– Я так и думала.

Бабаня с подозрением принюхалась, развязала мешок и вытащила оттуда Эсме Громс-Хмурри.

Округлую, слегка приплюснутую с одного конца и заостренную с другого… Луковица!

Маманя Огг сглотнула.

– Я же велела ему не…

– Что-что?

– Так… ничего…

Бабаня Громс-Хмурри вертела луковицу в пальцах, а мир в лице мамани Огг ждал, пока вершилась его судьба. Но вот бабаня как будто пришла к решению, которое ее вполне устраивало.

– Очень нужный овощ – лук, – промолвила она наконец. – Крепкий. Злой.

– Для организма полезный, – подхватила маманя.

– Хорошо хранится. Придает вкус.

– Пикантный и распаляющий, – брякнула маманя, от громадного облегчения теряя нить рассуждении и запутываясь в эпитетах. – С сыром – пальчики оближешь…

– Не стоит заходить так далеко, – остудила ее пыл бабаня, бережно убирая луковицу в мешок. Тон был почти дружелюбный. – Не зайдешь попить чайку, Гита?

– Э… мне вообще-то пора…

– Ну ладно.

Бабаня стала затворять черный ход, но вдруг вновь приоткрыла дверь. Маманя увидела в щелку внимательный синий глаз.

– А все-таки я была права, – заметила бабаня. Это не был вопрос.

Маманя кивнула.

– Ага.

– Славненько!