Море Цаплина - [3]

— Э-эй, Цапля!

— Вот вам и говорящая Цапля!

Нет, не получается произнести ни слова. В ту ночь, когда он встал пописать и в коридоре наткнулся на какого-то человека и даже вскрикнул от неожиданности, а человек присел возле него на корточки, легонько щелкнул его пальцами по груди, сказал: «Привет, мужичонка. А я, стало быть, твой папа», — в ту ночь началось то, что никак не может существовать рядом со всей этой ерундой.

Дима натягивает лямки ранца и кидается к школе.

— Цаплин, опять опоздал.

— Извините, Катерина Пална.

Пока он идет на свое место, сыплются привычные шутки.

— Да Цаплю ветром снесло.

— Опять, небось, лягушек ел. Лягушки вку-у-усненькие.

Катерина Пална стучит карандашом по столу:

— Тишина! Записали число, открыли учебники.

Он садится, достает тетрадь и учебник и тихонько вздыхает: день начался.

Папа курит на балконе, Димка сидит в комнате на диване, смотрит мультик. Вернее, только делает вид, что смотрит. На полу возле дивана — опустевшая спортивная сумка. Сдулась, как праздничный шар, забытый в каком-нибудь дальнем углу: вытаскиваешь этот сморщенный лоскуток и вспоминаешь, каким ярким и торжественным он был, пока хранил в себе тугой воздух праздника. На дне сумки теперь только узелок скрученных носков и электрическая бритва, обернутая собственным проводом. «Форму могли убрать в шкаф», — решает Димка. Но в шкафу, в пестрой колонне одежды, качнувшейся под его рукой, формы тоже нет. «А может, в химчистке? — думает он, возвращаясь на диван. — К выходным решили почистить».

С балкона возвращается папа.

— Мультики смотришь? — спрашивает.

И сразу ясно, как ему непросто говорить с Димой, быть с ним наедине: голос его какой-то ненастоящий. Папа будто бы хочет сказать каждым своим словом еще что-то, приласкать Диму.

Он садится рядом с ним на диван, смотрит в телевизор.

— Компьютерный? Сейчас все компьютерные крутят, да?

— Нет, не всегда. И рисованные тоже бывают.

— Да-а. А в мое время еще были кукольные. Видел когда-нибудь кукольные?

— Видел. Они неинтересные.

— Да.

Они сидят какое-то время молча, потом папа говорит, будто вспомнив что-то важное:

— Ты, Дима, вот что. Ты, если меня по телефону будут спрашивать, говори, что меня нет. И когда буду, ты не знаешь. Ладно?

— Ладно, — отвечает Димка и тут же решает, что объяснение этому он поищет потом.

Уроки в пятницу тянулись долго, невыносимо долго.

На последней странице черновика он нарисовал море Цаплина: похожие на гигантские эскимо, по горизонту плывут айсберги; в плотных облаках над ними — золотая клякса солнца; птицы висят, размашисто обняв небо; пущенный китом фонтан похож на собачий хвост, да и сам кит — взглядом, что ли, выражением морды — похож на собаку. А под водой — потому что море Цаплина это подводное море — кипит невиданными по форме чешуйчатыми телами, мерцает плавниками, перебирает щупальцами потайная подводная жизнь.

Очень хотелось домой.

До последнего урока Димка кое-как продержался. Но когда на контрольной по математике под костяное постукивание мела на доске начали расти коротенькие грядки примеров, он не вытерпел и расплакался. Цифры на доске вспухли.

Подрагивая, поплыли по стене. В тетради, там, куда шлепнула скатившаяся по щеке слеза, «минус» превратился в рыбий скелет.

— Цаплин, ты чего плачешь, ты не готов к контрольной?

— Цапля ревет, смотрите!

И сразу загудело вокруг. Сзади толкнули в спину.

— Тихо! Цаплин, иди в туалет, умойся и возвращайся.

— Девчонка, плакса!

Когда-нибудь он придет в школу, держа натертую штурвалом сухую папину ладонь, — а папа будет в своей вычищенной и отглаженной форме, на которой сверкают пуговицы с якорями и погоны вышиты золотыми нитками. И они не посмеют, никогда больше не посмеют его обзывать.

На урок он не вернулся. Отсиделся на груде сломанных стульев под лестницей.

Дождался, пока отзвенел звонок, пока у него над головой, окликая друг друга на бегу, глухо гремя пеналами в ранцах, пробегут один за другим классы. Шум, смех, хлесткий стук двери на тугой пружине постепенно ушли из школьного вестибюля — в нем остались лишь размеренные шаги вахтера: ток-ток, ток-ток.

Димка забежал в класс, когда Катерина Пална, сидя за своим столом, прятала в ящик стопку тетрадей. Одной рукой схватил учебник, другой — портфель.

— Цаплин, ты что? Сейчас же вернись!

Ваня Кочубеев, дежурный, вытиравший доску, кинулся ему наперерез, в дверном проеме ловко подставил ему ножку.

— Кочубеев! — успела крикнуть Катерина Пална, пока Дима падал, и снова: — Цаплин!

Дима растянулся посреди коридора.

Ничего, ничего. Папа, может быть, уже переоделся в форму. Да: решил встретить его из школы при параде. Сидит, смотрит задумчиво в окно, и кортик качается возле самого пола. Ничего!

Он бежит, на ходу оглядывая себя: сильно ли испачкался.

Нет-нет, теперь ему вовсе не хочется плакать. Все-таки вокруг разворачивается праздник.

Беленые стволы тополей приосанились, заполнили школьный двор, как прогуливающиеся по портовой набережной капитаны. А позади них — капитанские жены: усыпанные почками ветви лип похожи на нитки зеленых бус.

Посреди двора две кошки втянули под себя лапы, уложили хвосты колечком и дремлют, сплющив глаза в китайском прищуре. Первое клочковатое тепло: чуть в тень — и уже прохладно. Кошки не хотят в тень. Даже проехавший мимо велосипед не согнал их с места.