Море бьется о скалы - [83]

— И все новое, с иголочки?

— Ну, конечно, не старье же. Хотел бы я посмотреть на тебя в полной экипировке.

Денщик заводит под лоб глаза и счастливо улыбается.

17

Пришла еще одна военная зима, хлюпкая, промозглая, как и предыдущая. Она внесла немалые перемены в лагерную жизнь.

Не стало в лагере обер-лейтенанта Керна. Пленные искренне сожалели о нем.

Еще в начале октября старик получил отпуск. Аркашка помогал обер-лейтенанту собраться в дорогу. Денщику бросилось в глаза, что Керн забирает все до последней мелочи. Даже старые, стоптанные домашние туфли он велел завернуть в газету и сам положил их в чемодан. Керн захватил старый френч, ремень, сжег какие-то бумаги.

— Варум, гер обер-лейтенант?.. Этвас никс цурик[55]?

Керн промолчал. Он недолюбливал денщика, считал его в душе недотепой, восторженным балбесом. Старик тяжело вздохнул, вспомнив в подробностях свою последнюю аудиенцию у главного инженера.

Брандт и на этот раз улыбался. Только улыбался ядовито. Сигарой не угостил, а в разговоре старательно избегал называть Керна господином.

— Из уважения к вашим прошлым заслугам, — Брандт четко выделил слово «прошлым», — я проявил непозволительное для моего положения терпение. Да, обер-лейтенант, я терпеливо ждал. И ничего не дождался, черт возьми!.. — Брандт сердито бросил на зеленое сукно стола толстый цветной карандаш марки «Лебедь». — Жалкие полумеры!.. Русские работают отвратительно! У вас там не лагерь пленных большевиков, а нечто похожее на пансион. Не найдется ли и мне там местечка? На выходной…

У обер-лейтенанта Керна задрожали морщинистые губы.

— Господин Брандт! Такой тон… Я не позволю! Я делал все, что мог… И не старайтесь перекладывать своих обязанностей на меня. У вас достаточно мастеров…

Брандт не привык к возражениям людей, стоящим ниже его. От удивления он хлопнул обеими ладонями по подлокотникам кресла, зло нахмурился.

В тягостном молчании прошло несколько долгих секунд. Керн думал о том, что теперь не оберешься неприятностей.

— А где ваш сын?

— Сын? — Керн слегка растерялся, опустил голову. — Сын пропал без вести. Так сообщило командование…

— В России?

— В России.

— Да…

По тону, которым было сказано это «да», Керн понял. что его действия здесь главный инженер тесно связывает с судьбой сына в России.

Брандт встал. Сухой и стройный, уставился в зеленое сукно стола.

— Сожалею, что не нашли общего языка.

В этот же день обер-лейтенанта вызвали в штаб и с холодной вежливостью вручили отпускные документы.

Унтер, проводив Керна, принялся рьяно исполнять обязанности коменданта. Уже на второй день в лагере провели еще один обыск. Унтер сам неотступно следил, как солдаты перетрясали гнилое тряпье пленных, «прощупывали» миноискателями полы и стены барака, ревира, умывальника, уборной.

Как в прошлые раза, вместо оружия собрали целую кучу инструмента для изготовления колец, портсигаров и всевозможных фогелей. Унтер из себя выходил. Натренированное чутье подсказывало ему, что оружие есть. Но где оно, черт возьми?

Злость унтера доставляла немалое удовольствие денщику. Он был совершенно уверен, что Штарке, хотя и опытен, не откроет его тайника, в котором накопилось уже семь пистолетов и около двух десятков гранат. Не придет ему мысль — искать в немецкой уборной? Ни в жизнь!

Как-то в средине ноября денщик, пользуясь веселым настроением подвыпившего унтера, сказал:

— Загостился господин обер-лейтенант. Полтора месяца…

— И не дождешься, Аркадий… — Штарке отхлебнул из маленькой чашечки рыжего ячменного кофе, — Керн давно воюет…

— Как это? — искренне удивился денщик.

— Очень просто. Там он нужней оказался. Для нас, немцев, интересы родины превыше всего. Тебе это, Аркадий, не мешает запомнить, — унтер добавил в кофе сахара и неторопливо размешивал его. Тонкая, просвечивающаяся чашечка мелодично позванивала. — Скоро и твоя очередь… Поедешь…

— Скорей бы… — вздохнул денщик. — Кажется, не дождешься…

— Дождешься. Вот как наберем партию побольше… Человек так двести…

— Ого! Двести! Так это не скоро… Приедешь к шапочному разбору, когда не с кем воевать…

— Скоро, Аркаша, скоро… — успокаивал унтер расстроившегося денщика. — Вот посмотришь… Мы форсируем…

Уйдя к себе, Аркадий долго сидел на топчане, курил до тех пор, пока во рту не одеревенело.

Всю осень и зиму Аркадий живет в постоянной тревоге. По предложению унтера он давно написал заявление. Больше ничего не оставалось. Всунул голову в петлю… Если в скором времени десанта не будет — петля затянется. Придется ехать… Он повоюет. Фрицы надолго запомнят его.

Ночами Аркадий больше бодрствует, чем спит. Чуть задремав, открывает глаза, прислушивается. Ведь десант должен спуститься с самолетов. А если появятся самолеты, то непременно застонут сирены, захлопают зенитки.

Аркадий уже в который раз продумывает свои действия до каждой мелочи. Ему должен помогать повар Матвей. Но если тот почему-либо не подоспеет, он управится один. Обезвредить унтера, снять часового на воротах немецкого блока, передать товарищам оружие… Все это надо сделать быстро и бесшумно, не вызвав преждевременной тревоги.

Стараясь отогнать безотвязную дремоту, Аркадий выходит. Могильная тишина. В темноте, чуть-чуть разреженной маленькой лампочкой под глубоким абажуром, маячит у ворот часовой. В накинутой поверх шинели плащ-палатке он кажется неуклюжим, похожим на копну.