Моор - [2]

В мясных лавках традиционно едят стоя. На высоких столиках всё для души: соль, перец, кетчуп и горчица, салфетки и ежедневная газета, но стульев нет, чтобы клиент не засиживался. Закусив, я накинула куртку с капюшоном и неохотно покинула лавку, направляясь в университет. Над универом и городом нависли вечно беременные дождём блеклые облака. Здесь сыро, серо и сиро, здесь не громоздятся воздушные дворцы, не плещется кровь заката и не летят журавлиные клинья в бездонную синеву… В Моор даже туч как следует не видать. Это на моей дальней родине гордые сизые громады грохочут в небесах, сражаясь копьями молний от горизонта до горизонта, полыхая огневыми краями — а в Моор даже гром ослабел за последние полсотни лет. Всё тухло, смеркалось, и даже памятки под ногами почти уже перестали отбрасывать свой тусклый свет. Над крышами нудненько хныкала серь, и здания таяли в мороси, словно куски разномастных тортов, зачем-то поставленные в один ряд — кремовые, марципановые, шоколадные… Башня философов торчала в вечер, опутанная ремонтной рванью. Работа уже второй год ползла со скоростью пожилой черепахи. Из-под навеса занавешенный студентик протянул «Утреннюю почту». Я взяла.

* * *

Я пролистала её в автобусе. Гвоздём выпуска были бомжи. Во-первых, новый сенат принял постановление очистить от бездомных центр города. Разумеется, такое не пишут прямо. Формулировка была обтекаемой: бездомным-де отныне запрещается ночевать в определённых районах. Это значило, что бомжи потянутся в соседние и менее престижные кварталы, и там произойдёт уплотнение, которое не обойдётся без жертв. Против нашего нового сената помогут разве что коктейли Молотова, индивидуальный террор у ворот сенаторских особняков в Бланкенезе, верёвки и фонари… Во-вторых, на востоке, на родине, проблема ненужных нищих людей стояла ничуть не менее остро, и какие-то сметливые ребята придумали способ утилизировать трупы замёрзших, отравившихся, убитых и умерших от болезней бездомных: они скармливали зимнюю жатву мертвецов известной гордости отечественной гентехники, свинопятам, и продавали мясо модной сети ресторанов. Пикантная деталь состояла в том, что парочка местных умников взялась «находить» им трупы на заказ. «Поставщики» получили от государства по пять-семь лет за убийства, а предприниматели — премию Интернационального Фонда Свободного Рынка. За инновативный деловой подход. Хорошо, что свинопяты на западе запрещены, подумала я. Неолибералам только подай выгодную идейку — а если ещё учесть проблему безработных…

2. Бомжи

С годами их скопилось много. Первый мой бомж, пожилой пьяница, ночевал у входа в кондитерскую рядом с мясной лавкой. Я часто видела его, проходя мимо. Он присосался к бутылке дури, как клещ к собачьему хвосту. Я содрогалась от вида этой бутылки. Она заменяла ему всё: завтрак, обед и ужин. Что для меня салат и мясо — белок, жиры и витамины — то для него бутылка рыжей отравы, настолько разведённой, что от неё даже загнуться непросто. Такая смерть приходит очень не сразу. Пьяница спал в провонявшем дурью спальном мешке. Собаки у него не было.

Однажды я вышла из кинотеатра на Рождество. Было ещё светло и совершенно не холодно — зима в стране Моор не балует морозом и снегами. У входа стояла средних лет женщина с простым, наивным лицом. Она была опрятно одета, но я сразу поняла, что она бездомная.

— Доброго Рождества! — добро сказала она, и я поняла, что ей, в отличие от меня, сегодня некуда пойти. Я дала женщине марку, прошла десяток шагов и остановилась. До меня дошло. Я вернулась и отдала ей найденную в кармане десятку.

— И Вам доброго Рождества.

— Спасибо! Храни тебя Бог! — отвечала она удивлённо и радостно. — Спасибо…

А однажды летом, в сити, в воскресный тихий вечер я увидела девушку. Она сидела у витрины магазина дорогой обуви, в ласковом свете солнца, почти красивая той редкой чистотой облика, что бывает у девушек в Моор, когда они одарены правильными чертами лица и не обезображены тонкими губками, носом-пуговкой, поросячьими глазками и полнотой. Она была совсем юна, и, глядя на неё, я поняла, что моя собственная юность уже осталась позади. Я остановилась, поражённая её внешностью и каким-то светлым спокойствием, поздоровалась и спросила:

— Неужели тебе некуда идти?

— Некуда.

И она рассказала, что её мать вышла замуж, а отчим дерётся, и невозможно находиться в квартире. Я дала ей какую-то монету и пошла дальше, в шоке и солнечной тишине, в покое позднего лета.

Примерно там же, в сити, в похожий ясный день так же сидящий на асфальте парень рассказал мне, что он безработный и у него отняли пособие, когда он отказался от унизительной грязной работы.

— И ничего нельзя сделать? — спросила я.

— Ничего.

— А к адвокату пойти?

Он только пожал плечами. Я что-то дала ему, пожелала удачи и ушла. В моём мозгу истошно орал мелкотравчатый ужас.

* * *

В один прекрасный летний день я в очередной раз увидела пожилого бомжа с бутылкой, и терпение лопнуло. Я решила наконец что-то предпринять. Вместо того, чтобы садиться с наивным плакатом на площади перед ратушей, я вошла в ратушу и заявила, что хочу видеть мэра, так как мне надо с ним кое о чём поговорить. Конечно, заверил меня вежливый чиновник, несомненно, это моё гражданское право, но мэр сейчас в отпуске, а потом у него уже всё распланировано, так что мне придётся заранее записаться к нему на приём и подождать своей очереди.