Монументальная пропаганда - [57]

Но именно к этому времени и относится начало его отхода от марксизма и ленинизма. Все-таки даже в его сознании наметился перелом. Но будучи таким человеком, который никак не может жить без Епэнэмэ, он стал искать его в том мировоззрении, которое еще недавно сам называл опиумом для народа.

Глава 5

К Аглае постучались, она открыла, не спросив — кто, и вздрогнула от неожиданности. На пороге с большим арбузом в руках стоял молодой человек спортивного вида в джинсах и кожаной куртке.

— Марат! — ахнула Аглая, вдруг испытав радость, которой сама в себе не ожидала. И удивилась, и обрадовалась и Марату, и своему материнскому чувству, тому, что оно есть у нее.

— Здравствуй, мама! — Марат, прижимая арбуз к животу, улыбался, за его спиной улыбалась молодая блондинка в джинсах и джинсовой куртке нараспашку.

— Здравствуй, сын. — Аглая обошла арбуз, поцеловала Марата куда-то около уха. Протянула руку блондинке: — Аглая Степановна. А вас, кажется…

— Мама, это Зоя, моя жена, — сказал Марат с упреком. — Я же тебе писал много раз.

— Ну, конечно, писал, — согласилась Аглая. — Но ведь нынешние браки, это что? Это ничего. Это раньше было… Когда мы с твоим отцом женились… — Она запнулась, вспомнив, что вряд ли ее союз с Андреем Ревкиным можно было изобразить как примерный. — Ладно, — оборвала сама себя. — Но вы как снег на голову. Хоть бы телеграмму отбили. — Повела за собой в комнату. — Проходите. Ну как же без телеграммы? У меня не убрано, и холодильник пустой.

Она первая вошла в комнату, пожимая плечами и что-то еще говоря, обернулась и увидела, что они оба стоят, едва переступивши порог, — он с выражением на лице крайнего удивления, а она в ужасе.

— Ах да, — сказала Аглая. — Я тебе разве не писала? Да вот храню. Уже почти восемь лет. — Спохватилась. — Неужели мы с тобой восемь лет не виделись? Или больше? Да положи ты свой арбуз! — закричала она на сына, и тот бережно опустил плод на стул и покачал, убеждаясь, что не скатится.

Потом сидели на кухне за круглым столом, покрытым клеенкой с кремлевскими башнями, и ждали, когда закипит вода в большом мятом алюминиевом чайнике. Кухня была плохо убрана, закопченная, с паутиной по углам. Аглая поставила на стол полулитровую банку с сахарным песком, полпачки печенья «Привет», Марату дала стакан с подстаканником, Зое — фаянсовую чашку без ручки с надписью «ХХ лет РККА» и себе эмалированную кружку, предварительно протерев ее полотенцем.

Марат обратил внимание, что за время разлуки мать постарела. Под глазами мешки, а под мешками еще мешки, и вообще все лицо стало каким-то бугристым, с глубокими порами. Когда она разливала чай, заметил, что руки у нее дрожат, а пальцы черные и кривые, как сучья дерева. Отчего же, думал он, ведь она же не такая старая. Пятьдесят четыре года. Зоиной матери на два года больше, а выглядит гораздо моложе. Может быть, потому, что ходит к косметичке и красит волосы. «Постарел, — глядя на сына, думала и Аглая. — Сколько же ему лет? Около тридцати пяти, а уже лысоват, брюшко, двойной подбородок, и виски тронуты сединой».

— Что такое РККА? — спросила Зоя, разглядывая кружку.

Аглая посмотрела на нее с удивлением, не представляя, как можно этого не знать, а Марат объяснил:

— Рабоче-Крестьянская Красная Армия.

— Вы когда же приехали? — спросила Аглая.

— А вот только что и приехали, — сказал Марат.

— Только что. — Она посмотрела на часы. — А на каком же поезде?

— А мы не на поезде, — улыбнулся Марат. — На машине. Я на Кубе сертификатов накопил — и вот… — Он подвел ее к окну. — Видишь, «Волга» голубая?

— Твоя?

— Моя собственная. Да, между прочим, забыл щетки снять. Здесь как вообще — воруют?

— А где не воруют? — спросила Аглая.

— Ну я думал, что, может быть, здесь… Раньше-то здесь было место тихое.

— Раньше порядок был, — сказала она. — Везде было тихо. Сейчас некоторые ахают: «Ах, при Сталине за один колосок десять лет давали». И правильно делали, что давали. А теперь не то что колосками — вагонами тащат. Эшелонами. Ну ладно. Что я об этом. Расскажи, как ты, как вы.

К приему гостей она была совсем не готова, не имея для ужина ничего, кроме картошки, полбутылки кефира и столько же водки. Но у гостей в машине в сумке-холодильнике оказались две жареных курицы, вареные яйца, колбаса «салями», а Марат сбегал в гастроном и купил пачку сливочного масла, бутылку подсолнечного, три банки консервированных болгарских голубцов, две бутылки алжирского сухого вина и торт «Столичный».

Когда Марат шел в гастроном, щетки еще были, он думал снять их на обратном пути. Но когда шел обратно, их уже не было. Ужин оказался омрачен этим событием. Впрочем, у Аглаи был знакомый начальник автобазы, она надеялась утром щетки достать.

Во время ужина Марат сидел лицом к приоткрытой двери в комнату и время от времени косился туда, откуда из темноты статуя пытливо вглядывалась в него. Этот чугунный взгляд нервировал Марата, он отворачивался, передвигал стул, сел к двери боком, но исходящая от истукана таинственная сила манила его, заставляла вертеть шеей и сталкиваться с этим взглядом, излучающим невнятный вопрос.

Аглая знала, что у Марата есть сын, но, не будучи уверенной, нет ли кого еще, спросила осторожно: