Монстры - [22]

Я бродил по улицам в поисках своего бывшего дома. Мне казалось, что даже по прошествии стольких лет его можно будет легко найти, — в конце концов, не так уж много времени понадобится, чтобы обойти сотню домов. Однако я впервые оказался здесь ночью и забыл, что в поселке уже давно нет света. В темноте все улицы и постройки казались одинаковыми. Мне пришлось вернуться к дому моего друга, стоящему на окраине поселка, закрыть глаза и вспоминать. Я притворился, что иду домой обедать, и просчитал в уме все повороты. Но тут в траве у меня за спиной послышалось какое-то шарканье, поэтому я открыл глаза и бросился бежать. Восстанавливая в памяти маршрут, я бросался влево, потом вправо, потом опять влево, пока не остановился на дороге у нашего старого дома. Когда я шел к двери, сжимая в потных руках ружье, то услышал рядом с тротуаром шорох. Кто-то, кого я поначалу принял за собаку, ползком пересекал улицу, которая когда-то была моей. Но это была не собака. Это был человек без нижней половины тела. Подтягиваясь на руках, он готовился напасть на меня. Я мог забежать в дом, и он без толку скребся бы в дверь. Я мог сохранить ему жизнь, как это бывало прежде. Но вместо этого, сам удивившись своей ярости, я бросился на него. Я молотил прикладом ему по затылку до тех пор, пока он не разжал пальцы, стискивавшие мои штанины. Я не хотел больше мириться с его существованием, тем более на моей улице и перед моим домом. Он не тот, на кого я мог смотреть и при этом притворяться. А умение притворяться было мне необходимо.

Я потер ружье о траву, чтобы отчистить его от крови, и пошел к входной двери, пока меня не обнаружили другие твари. Папа запер ее, но после того, что я совершил, я ощущал такой прилив адреналина, что готов был поклясться, что вышибу ее. Однако потом я улыбнулся, вспомнив, что могу без этого обойтись. Я отыскал в камнях, служивших ограждением сада, углубление. Ключ все еще лежал там, и я вошел в дом, как делал это всегда, возвращаясь из школы, если забывал взять с собой свой ключ.

Внутри дом оказался меньше того, каким я его помнил, стены словно приблизились друг к другу, потолки стали ниже. Вначале я даже подумал, что ключ ключом, а я каким-то образом попал не в тот дом. Если бы это было так! Но это был именно тот дом, в котором я вырос. Просто прошло слишком много лет. Я обошел все комнаты, стараясь вспомнить, как там все выглядело прежде, но лишь убедился в том, что моя память ничего не сохранила. В конце концов, мне было тогда всего шесть лет. Единственное, что оставалось, — это твердить себе, что я должен вспомнить.

Взять хотя бы кухню — разве это не та кухня, где мама пекла овсяное печенье с изюмом? А за той дверью, в гараже, — не там ли папа ремонтировал мою велосипедную цепь? А фосфоресцирующие звездочки, которые светились на потолке моей спальни, те самые, что помогли мне приладить родители, — мог ли я их не помнить? Но нет, ничего. Как ни пытался я оживить свои воспоминания, более реальными они не становились.

К несчастью, четкие воспоминания связывались у меня лишь с одним местом в этом доме.

Я открыл дверь и постоял наверху лестницы, которая вела в подвальное, без единого окна, помещение. Теперь, когда оно не освещалось, там стояла кромешная тьма, но это обстоятельство меня ничуть не обеспокоило. В те давние годы именно темнота с неведомой силой влекла меня к себе. Она олицетворяла собой спасительное убежище. Я закрыл за собой дверь и начал спускаться, чувствуя, что с каждым шагом воздух делается прохладнее. Я нащупал под ступеньками нишу и через маленькое отверстие вполз туда. Я положил рядом с собой ружье и обхватил руками колени. Стоило мне наклонить голову, как внезапно все, что я пытался, но никак не мог вспомнить, ожило.

Бьются тарелки. Хлопают двери. Трещат стены. Шлепки, пинки, крики. Шальные сирены, когда соседи, обеспокоенные тем, что дело принимает серьезный оборот, вызывают полицию. Иногда я торчал здесь, внизу, часами, прислушиваясь к звукам погрома наверху и молясь, чтобы они поскорее смолкли. С чего это все начиналось, всегда было для меня загадкой, и, хотя, сидя здесь сейчас, я вспоминал те времена, когда ссоры еще не кончались увечьями, мне все же не удавалось в точности восстановить в памяти их причину. Это было и, вероятно, навсегда останется тайной. Даже когда в голове всплывали подробности моих попыток укрыться от этих сцен, то единственным их катализатором, который я мог припомнить, было…

Мы смотрели телевизор, или забавлялись настольными играми, или просто обсуждали то, как прошел день. Бывало, мама или я скажем что-нибудь, а папа так и взовьется. Это «что-нибудь» могло быть чем угодно, любым пустяком — теперь и не вспомнить. Однако взгляд у папы мгновенно стекленел, глаза начинали косить. Мы видели, что надвигается гроза, и принимались поспешно оправдываться, но всегда было слишком поздно, и он уже орал и размахивал кулаками. Причем с чего бы склока ни начиналась, а заканчивалась всегда тем, что я оказывался здесь, внизу.

Если скандал разражался из-за маминой оплошности, я, чтобы остановить его, сразу старался вклиниться между ними, но я был тогда слишком мал, в конце концов меня отпихивали в сторону, и я, заливаясь слезами, бежал сюда. Если же папу выводил из равновесия я, то конец был таким же, потому что вмешивалась мама, отчего папа злился еще больше, и, когда он переключался на нее, я опять же бежал в подвал. Теперь, сидя там, я пытался вспомнить, о чем годами толковала мне мама, имея в виду того папу, каким он был прежде, но хотя это помещение и пробудило во мне немало воспоминаний, однако этого оно восстановить не могло.